Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

Этот день был одним из хороших дней тети Диды, тихая, очень спокойная, вперив взгляд в одну топку, она покоилась, как всегда, в кресле, где за последние двадцать два года провела столько долгих часов. Казалось, она еще похудела, от нее остались только кожа и кости; сиделка, крепкая белокурая девушка, носила ее, кормила и обращалась с нею как с вещью, которую переставляют по своему усмотрению. Позабытая всеми прародительница, высокая, узловатая, страшная, сидела неподвижно, на ее тонком, высохшем лице жили только глаза, светлые глаза цвета родниковой воды. Но в это утро потоки слез неожиданно залили ее щеки, и она принялась бормотать бессвязные слова; казалось, это говорило о том, что, несмотря на старческое истощение и прогрессирующее безумие, разум ее не совсем погас; в памяти тети Диды еще сохранялись какие-то воспоминания, и порой у нее вспыхивали проблески мысли. Но лицо ее снова принимало застывшее выражение, и, безразличная ко всему на свете, она лишь улыбалась иногда, если кто-нибудь падал, ушибался в ее присутствии, но чаще всего не видела, не слышала ничего и без конца созерцала пустоту.

Когда к ней привели Шарля, сиделка тотчас устроила его за маленьким столиком напротив прапрабабушки. У сиделки хранились для него картинки — солдаты, капитаны, короли в пурпуре и золоте, которые она и дала ему вместе с ножницами.

— Вот, играйте тихонько, будьте умницей. Смотрите, бабушка ведет себя хорошо. И вы ведите себя хорошо.

Мальчик поднял глаза на сумасшедшую, и некоторое время они смотрели друг на друга. В такие минуты их сходство было разительным. Особенно глаза — пустые, прозрачные глаза — казались совсем одинаковыми. Такое же сходство было и в обоих лицах; черты столетней старухи повторились через три поколения в личике ребенка, словно тоже чем-то испуганном, очень старообразном и отмеченном наследственностью, которая тяготела над их родом. Прапрабабушка и праправнук ни разу не улыбнулись, только внимательно смотрели друг на друга с важным видом слабоумных.

— Да! — продолжала сиделка, привыкшая говорить сама с собой, чтобы немного развлечься в обществе помешанной, — им не отпереться от родства. Яблоко от яблони не далеко падает. Точь-в-точь, как вылитые… Ну же, посмейтесь немного, позабавьтесь, раз уж вам так нравится быть вместе.

Но длительное напряжение утомляло Шарля, и он первый опустил голову, будто заинтересовавшись картинками, а тетя Дида, обладавшая поразительной способностью не менять положения, продолжала все так же, не моргая, на него глядеть.

Сиделка пробыла еще некоторое время в маленькой, залитой солнцем комнатке, такой приветливой благодаря светлым обоям с голубыми цветочками. Она застелила постель, которую проветривала, прибрала белье в шкафу. Обычно она пользовалась присутствием Шарля, чтобы немного отдохнуть. В ее обязанности входило не спускать глаз со своей подопечной, но когда сюда приходил мальчик, она оставляла больную под его присмотром.

— Послушайте, — обратилась к нему сиделка, — мне нужно уйти, но если она пошевелится, если я ей понадоблюсь, вы тотчас же позвоните и вызовите меня, хорошо?.. Вы уже не маленький и знаете, как это надо делать.

Шарль поднял голову и утвердительно кивнул в ответ. Оставшись один с тетей Дидой, он снова послушно взялся за картинки. Прошло минут пятнадцать в глубокой тишине больницы, где слышались, как в тюрьме, только приглушенные звуки: чьи-то тихие шаги, звяканье ключей, порой громкие, тотчас же обрывавшиеся крики. В этот душный день ребенок, должно быть, переутомился; сон сморил его, и скоро его белая, как лилия, головка склонилась под тяжестью роскошных кудрей; он тихонько уронил ее на картинки и заснул, положив щеку на своих золотых и пурпурных королей. Ресницы опущенных век отбрасывали легкую тень, голубые жилки под нежной кожей едва заметно бились. Но на его прекрасном, кротком, ангелоподобном личике лежала неуловимая печать развращенности целого рода. Тетя Дида продолжала смотреть на мальчика своим пустым взглядом, в котором не было ни радости, ни страдания, — взглядом вечности, созерцающей бренный мир.