Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

Как-то раз в первых числах января Клотильда невольно оказалась свидетельницей сцены, от которой у нее сжалось сердце. Она сидела у окна в гостиной и, заслоненная высокой спинкой кресла, читала, как вдруг вошел Паскаль, который с вечера не показывался, запершись в своей комнате. Он держал перед собой развернутый лист пожелтевшей бумаги, в котором она узнала родословное древо. Он был так поглощен своим занятием, взгляд его был так неотрывно устремлен на бумагу, что если бы даже Клотильда подошла к нему, он все равно не заметил бы ее. Он разложил древо на столе, продолжая всматриваться в него испуганно-вопрошающим взглядом, в котором все сильнее чувствовалась мольба побежденного, по щекам его текли слезы. Почему, о господи? Почему древо не отвечает ему, не указывает, к какому виду наследственности он принадлежит, чтобы он мог зарегистрировать свой случай на отведенном ему листке древа, рядом с другими? Если ему суждено стать безумным, почему оно не дает ему внятного ответа, это успокоило бы его, ведь все его страдания, казалось ему, вызваны только неизвестностью. Слезы застилали ему глаза, а он все вглядывался, снедаемый желанием узнать правду, желанием, которое доводило его до помрачения рассудка. Потом он вдруг двинулся к шкафу, и Клотильда съежилась в кресле. Распахнув обе дверцы, Паскаль вытащил папки, бросил их на стол, начал лихорадочно перебирать. Снова повторилась сцена той ужасной грозовой ночи, — снова призраки, ожившие в этом ворохе страниц, начали свой кошмарный галоп. Каждому из них он бросал на лету вопрос, горячую мольбу, требуя ответа о происхождении своего недуга, надеясь услышать хоть слово, хоть намек, который открыл бы ему правду. Сперва он что-то неясно бормотал, затем Клотильда стала отчетливо различать отдельные слова, обрывки фраз.

— Это ты?., а может, ты? Или ты?.. О прародительница, общая наша мать, не ты ли наградила меня безумием? А может быть, ты, дядя-алкоголик, не за твое ли беспробудное пьянство, старый бандит, я должен теперь расплачиваться? Кто из вас откроет мне истину, объяснив форму болезни, которой я страдаю? Не ты ли, племянник, которому грозит паралич? Или же ты, племянник-фанатик, или ты, племянница-идиотка? А вернее всего, вы, сыновья моей двоюродной сестры, тот, который повесился, или тот, который убил? А может быть, ты, заживо сгнившая троюродная племянница? Чья трагическая кончина указует мне неотвратимый путь в палату для буйно помешанных, грозит страшным распадом всего моего существа?

И галоп продолжался, — все названные Паскалем родственники вставали со страниц, проносились вихрем. Папки оживали, воплощались в людей, теснивших друг друга — то было беспорядочное шествие страждущего человечества.

— Ах, кто же мне скажет, кто, кто?.. Не тот ли, кто умер от безумия? Не та ли, кого унесла чахотка? Не тот ли, кого сгубил паралич? Не та ли, кого на заре жизни свела в могилу физиологическая неполноценность? В ком из них тот яд, от которого умру и я? И что это за яд? Истерия, алкоголизм, туберкулез, золотуха? И во что он меня превратит: в эпилептика, в паралитика, в безумца?.. Безумца! Кто сказал — безумца? Они все это повторяют: безумца, безумца, безумца!

Рыдания сдавили горло Паскаля. Изнемогая, сотрясаясь всем телом, он упал головой на свои бумаги и неутешно заплакал. А Клотильда, словно воочию увидев вдруг рок, который тяготеет над семьями из поколения в поколение, в каком-то набожном страхе, удерживая дыхание, потихоньку скрылась: она понимала, какой жгучий стыд охватил бы Паскаля, если бы он только заподозрил, что она здесь.

Паскаль надолго погрузился в уныние. Январь выдался очень холодный. Небо было безоблачно, немеркнущее солнце сняло в прозрачной синеве; а в гостиной Сулейяды, окна которой выходили на юг, держалась мягкая, ровная температура, как в теплице. Не приходилось даже топить, комнаты не покидало солнце, и в его золотистом сиянии медленно кружились уцелевшие за зиму мухи. Только еле слышное жужжанье нарушало тишину. Усыпляющее уютное тепло царило здесь, как будто в старом доме сохранился уголок, откуда не уходила весна.

Именно здесь услышал однажды утром Паскаль конец разговора, который еще усилил его страдания. Теперь он обычно не выходил из своей комнаты до завтрака, и Клотильда приняла доктора Рамона в залитой солнцем гостиной, где они тихо беседовали вдвоем.

За последнюю неделю Рамон приходил уже в третий раз. Личные причины, особенно необходимость упрочить свое положение в Плассане, принуждали его больше не медлить с женитьбой; и он хотел получить от Клотильды окончательный ответ. Уже два раза присутствие посторонних помешало ему объясниться. Он хотел услышать решение из ее собственных уст и поэтому обратился прямо к ней, вызвав ее на откровенную беседу.

Их товарищеские отношения, свойственная обоим рассудительность и прямота поощряли его к этому. И он закончил, улыбаясь и глядя прямо в глаза девушке: