Собрание сочинений. Т.13.

Пеке, не теряя времени, начал тушить огонь в топке. Он усердно орудовал кочергой, и горящие угольки, вылетая из поддувала, падали в вырытую в земле канавку.

— Умираю с голоду, пойду заморить червячка, — объявил он. — А вы?

Жак ничего не ответил. Хотя машинист очень спешил, он не хотел покидать «Лизон», прежде чем не погаснет огонь и не упадет давление в котле. Это была добросовестность хорошего работника, вошедшая в привычку, и он никогда не отступал от нее. Когда у Жака было время, он оставлял паровоз только после того, как придирчиво осматривал его и вытирал с не меньшей тщательностью, чем вытирают любимую лошадь.

Вода сильной струей ударила в дно канавки, и только тогда машинист воскликнул:

— Быстрей, быстрей!

Чудовищный раскат грома заглушил его слова. На этот раз высокие окна помещения так отчетливо обозначились на фоне вспыхнувшего неба, что легко было сосчитать разбитые в них стекла. Лист железа, зажатый стоймя в тиски, которые были установлены здесь для текущего ремонта, издал протяжный звон, точно колокол. Старые стропила затрещали.

— Дьявол! — выругался кочегар.

Жак в отчаянии махнул рукой. Все пропало! Проливной дождь обрушился на паровозное депо. Потоки воды угрожали пробить стеклянную крышу. Должно быть, некоторые стекла уже были выбиты, потому что на «Лизон» полились тонкие струйки воды. Яростный ветер ворвался в незапертые ворота; казалось, еще немного, и ветхое строение рухнет.

Пеке перестал возиться у паровоза:

— Ну, остальное завтра… Хватит наводить лоск…

Он вновь вернулся к занимавшей его мысли:

— Надо поесть… Все равно придется переждать ливень, а уж потом отправимся на боковую.

Столовая помещалась тут же, при депо; а для ночлега машинистов и кочегаров Компания снимала дом на улице Франсуа-Мазлин: там расставили кровати для тех, кто приезжал в Гавр вечером и уезжал только на следующий день. Идти туда в такой ливень — вымокнуть до нитки.

И Жак последовал за Пеке, который прихватил небольшую корзинку с провизией, принадлежавшую машинисту, чтобы тому не пришлось нести ее, Кочегар знал, что в ней лежат два куска холодной телятины, хлеб и едва начатая бутылка вина — это и подстегивало его аппетит. Дождь шел все сильнее, новый раскат грома потряс паровозное депо. Когда Жак и Пеке вышли в маленькую дверь, что вела налево, в столовую, «Лизон» уже начала остывать. Всеми покинутая, она дремала во мраке, который изредка освещали яркие молнии, и струйки дождя бежали по ее крупу. Возле нее из небрежно завернутого крана струилась вода; вскоре натекла делая лужа, она все ширилась, достигла колес машины и постепенно наполняла канавку.

Перед тем как пройти в столовую, Жак решил умыться. В соседней комнате всегда имелась горячая вода и тазы. Он достал из корзинки кусок мыла и смыл с лица и рук дорожную грязь; Жак, как все машинисты, обычно возил с собой чистую одежду; поэтому он мог переодеться с ног до головы, что, впрочем, и делал из кокетства всякий раз, когда, приезжая поздно вечером в Гавр, отправлялся на свидание. Пеке уже поджидал его в столовой: он вымыл только руки да кончик носа.

Это была небольшая, голая комната, выкрашенная в желтый цвет, тут находилась только плита, на которой разогревали пищу, и привинченный к полу обеденный стол; вместо скатерти на нем лежал цинковый лист. Убранство довершали две скамьи. Каждый приносил еду с собой, тарелки заменяла бумага, ели с кончика ножа. Свет в комнату падал через широкое окно.

— Вот гнусный дождь! — воскликнул Жак, останавливаясь возле окна.

Пеке уже опустился на скамейку у стола.

— Вы что ж, не станете есть?

— Нет, старина, доедайте хлеб и мясо, если хотите… Я не голоден.

Пеке, не заставляя себя долго просить, накинулся на телятину и докончил бутылку с вином. Ему часто перепадало угощение: машинист был неважный едок; кочегар и без того был предан Жаку, а такая доброта наполняла его сердце благодарностью. Немного помолчав, он снова заговорил с набитым ртом:

— Наплевать мне на дождь, ведь над нами не каплет! Правда, коли этот ливень затянется, я вас покину, мне тут недалеко.

И он рассмеялся; Пеке не таился от товарища, он посвятил его в свои отношения с Филоменой Сованья, чтобы тот не удивлялся, что постель кочегара частенько пустует. Филомена, жившая у брата, занимала комнату в нижнем этаже возле кухни; кочегару достаточно было постучать в ставень, и она распахивала окно, а он преспокойно забирался внутрь. Поговаривали, будто таким же путем в комнату попадали все станционные рабочие. Однако теперь Филомена хранила верность Пеке: он ее, видно, вполне устраивал.

— Черт побери! Проклятье! — негромко выругался Жак, заметив, что ливень, который уже было затихал, опять усилился.

Пеке, поддевший кончиком ножа последний ломтик телятины, вновь добродушно рассмеялся:

— Послушайте, у вас, верно, нынче вечером дела? Право слово, про нас с вами не скажешь, что мы протираем тюфяки в бараке на улице Франсуа-Мазлин.

Жак стремительно отошел от окна.

— Это почему?

— Да ведь с нынешней весны вы, как и я, раньше двух или трех часов утра туда не заявляетесь.