Собрание сочинений. Т.13.

В этот миг вихрем пронесся поезд, как будто сметая все на своем пути. От порыва ветра дом задрожал. Поезд, направлявшийся в Гавр, был битком набит, так как на следующий день, в воскресенье, предстоял торжественный спуск на воду нового корабля. Несмотря на быстроту, с какой мелькали освещенные окна вагонов, все же можно было разглядеть пассажиров в переполненных купе: они сидели тесными рядами, их лица были видны в профиль. Они исчезали, стремительно сменяя друг друга. Сколько народу! Бесконечный поток, поток людей, мчащийся под грохот колес и паровозные свистки, под стук телеграфных аппаратов и звон станционных колоколов! Будто огромное тело, тело исполина, распласталось по земле — голова его находилась в Париже, позвоночник растянулся вдоль магистрали, руки с растопыренными пальцами превратились в железнодорожные ветки, а ноги упирались в Гавр и другие конечные пункты. И все это было в движении, мчалось, механически, победоносно устремляясь с математической точностью в грядущее, совершенно не думая о том, что тут, рядом, еще существует человек, а в недрах его тайно живут извечная страсть и извечная тяга к преступлению.

Первой в комнату вошла Флора. Она зажгла лампу, маленькую керосиновую лампу без колпака, и стала накрывать на стол. Девушка не проронила ни слова и только бросила беглый взгляд на Жака, который стоял, отвернувшись к окну. На печке грелся котелок с овощным супом. Флора сняла его, и в эту минуту на пороге показался Мизар. Он не выказал никакого удивления при виде Жака. Возможно, он заметил, как тот подходил к дому, но так или иначе не проявил любопытства и ни о чем не стал спрашивать. Протянул руку, поздоровался — и только. Жаку пришлось повторить, что на его паровозе сломался шатун, вот он и решил навестить крестную и заночевать у них. Мизар только легонько покачивал головой в знак одобрения;; все уселись за стол и в полном молчании неторопливо принялись за обед. Тетушка Фази, с самого утра не сводившая глаз с котелка, где варился суп, разрешила налить себе тарелку. Но когда муж принес ей графин с водой, настоянной на железных гвоздях, — Флора забыла поставить его на стол, — больная к воде не притронулась. Мизар, тщедушный, тихий, то и дело покашливающий, как чахоточный, словно не замечал взглядов жены, с тревогой следившей за каждым его движением. Когда тетушка Фази попросила соли, которой не оказалось на столе, он заметил, что напрасно она ее столько употребляет, оттого-то она и болеет, но все же поднялся и принес в ложке щепотку; больная безбоязненно взяла ее: соль, полагала она, все очищает. Поговорили о том, что последние дни стоит необыкновенно теплая погода, что в Маромме сошел поезд с рельсов. И Жак в конце концов пришел к заключению, что его крестную попросту преследуют кошмары: сам он не обнаружил ничего необычного в поведении этого услужливого коротышки с бесцветными глазами. За едой просидели больше часа. Дважды при звуке рожка Флора ненадолго отлучалась. Мимо проносились поезда, стаканы позвякивали, но никто из сидевших за столом не обращал на это внимания.

Снова запел рожок; Флора, успевшая убрать посуду, вышла и больше не возвращалась. Тетушка Фази и двое мужчин остались за столом, перед бутылкой с яблочной водкой. Посидели еще с полчаса. Потом Мизар, который уже несколько мгновений не отводил своих бегающих глазок от одного из углов комнаты, надел фуражку и, пожелав доброй ночи, вышел. Он незаконно ловил рыбу в ближних ручьях, где водились превосходные угри, и никогда не ложился спать, не проверив расставленных удочек.

Не успел он выйти за дверь, как тетушка Фази в упор посмотрела на крестника.

— Ну, что окажешь? Видел, как он шарил глазами в том углу?.. Ему взбрело на ум, что я запрятала свою кубышку за горшок с маслом… О, я-то его хорошо знаю, нынче ночью он там все переворотит.

На лбу у нее выступил пот, она дрожала, как в лихорадке.

— Глади, опять трясет! Не иначе, он меня чем-то опоил, такая горечь во рту, словно я старых монет наглоталась. А ведь я, видит бог, ничего не брала из его рук! Просто утопиться впору… Сил моих нет, пойду-ка лучше прилягу. Давай попрощаемся, малыш, ведь тебе ехать в семь двадцать шесть, а я так рано не поднимусь. Загляни в другой раз, ладно? Бог даст, еще застанешь меня.

Жаку пришлось довести ее до кровати, она легла и тут же забылась тяжелым сном. Оставшись один, он несколько мгновений колебался — не подняться ли ему на чердак, чтоб улечься там на сене. Но еще только без десяти восемь, он успеет выспаться. И он вышел из комнаты, оставив на столе зажженную лампу; опустевший дом погрузился в сонную тишину и только время от времени вздрагивал, когда мимо, грохоча, проносился поезд.