Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы

— Ни слова Кире Андреевне. Скажешь, что уехал в командировку. Понял? А вот тебе, сукин сын, на прощанье!

Жилец набрал воздуху, вдруг смачно плюнул в лицо Сергею Сергеичу и быстро вскочил в пролетку. Сергей Сергеич остался на крыльце. Плевок стек по щеке и повис на вермишели.

Ветер беспокойнее завозился под халатом. Сергей Сергеич запахнул полы и вошел в квартиру. В передней он стер плевок и побрел по коридору, понурив голову, но все в нем пело и ликовало.

— Поверил… поверил, — шептал он, входя в спальню и ложась в постель.

За утренним чаем он сидел как на иголках. Кира прошла мимо него в умывальную. Он сидел и ждал с застывшей улыбкой. Услышал, как ее шаги задержались у кабинета. Донесся удивленный голос:

— Сергей Сергеич! Почему у Степана Максимыча вещей нет и комната открыта?

Встревоженная Кира стояла в дверях. Сергей Сергеич сделал равнодушное лицо и проронил:

— Я и забыл тебе сказать, Кирочка. Он рано утром уехал в срочную командировку.

Краска сбежала со щек Киры, она закусила губу. Сергей Сергеич почувствовал, что настала пора реванша. Он глубоко затянулся папироской и сказал:

— Расстроилась? Ничего! Вернется, натешишься еще над мужем. Нацелуешься.

Кира подняла голову. Сколько ненависти может быть в женском взгляде! Дернула губой и ответила без волнения:

— А, сам уже знаешь. Ну и хорошо! Говорить не нужно.

Прошла и заперлась в спальне. Сергей Сергеич подкрался, послушал. Кира плакала. Он покачал головой и пошел в лавку.

Из лавки зашел к дядюшке Артему Матвеичу, рассказал. Посмеялись оба над доверчивым красным директором. Сергей Сергеич презрительно приврал:

— Дурак! Еще благодарил даже. Благородный вы человек, Сергей Сергеич. Спаситель мой от партийного позора и окончательной смерти. Даже место обещал в Питере, если захочу.

— Нетвердая у них башка на семейные тонкости, — буркнул старик.

— Самое и есть! Если б свой брат, коммерческий человек, или из благородных, — прощай, Кирочка. А тут уехал, да еще и благодарил.

Идя от дяди домой, Сергей Сергеич бережно нес в руке сверточек с парижскими духами и модными перчатками.

— Успокоится! Поплачет — и все придет в порядок. Настанет мир и благочиние в дому. Выжил таракана, слава те, господи.

Дома нарочно громко протопал мимо пустой комнаты жильца, вошел в спальню. Марфутка, возившаяся у буфета, осклабилась:

— Барыня сказали, чтоб вы сами обед кушали. Они в церкву пошли.

Сергей Сергеич почувствовал новый прилив радости.

«Взыскал господь и размягчил грешное сердце. Теперь все будет хорошо», — подумал он, садясь за стол. Пообедав и выпив даже на радостях стакан вина, ушел в спальню и взялся за приложение «Родины». Раскрыл на стихах об атлете. Из книги выпала сложенная бумажка, Сергей Сергеич неохотно поднял ее, думая, что это закладка.

Но в глаза бросилось жирно написанное карандашом слово: «Негодяю».

Дрогнувшими пальцами развернул бумажку, уткнулся в нее, прочел:

«Сейчас за мной приехал Степа. Он рассказал все. Мы едем в Питер. Как я тебя ненавижу, жаба, гнус!

Жалко, что Степа не позволяет убить тебя, а то с радостью изничтожила бы погань».

Сергей Сергеич держал перед глазами записку и почувствовал, как по омертвевшей щеке ползла горячая капля. Как-то глупо, нечаянно, вспомнилась фраза из старой медицинской книги, виденной у знакомого букиниста на базаре: «Слезы вызываются нервическим раздражением особых железок, находящихся во внутренних углах нижних век».

Сквозь стекла окна долетел с вокзала высокий свист уходящего поезда. Сергей Сергеич скомкал в руке записку, отогнал ненужную фразу и, оглядев карточку Киры, забытую на стене, сказал вслух:

— Недостойная Мессалина!

<1926>

ГРАФ ПУЗЫРКИН

Они уже уходят из памяти, эти годы, пронесшиеся ревущим водопадом. Обрушив на нас свой пенный водоворот, они вынесли нас в тихое озеро, и на его сонной глади мы понемногу забываем песни бури. Память роняет звенья воспоминаний, события уплывают в небытие, как налитая в решето вода.

Скоро мы забудем все, и вот почему мне хочется рассказать эту простую историю трогательной мужской любви, преданности и верности и женского легкомыслия и непостоянства. Я вспомнил о ней только потому, что вчера встретил эту женщину в модном ресторане. С безразличным выражением фарфорового лица, отклонив назад голову, она выделывала однообразные на фокстрота, зажатая в красных, волосатых лапах какого-то иностранного жулика, приехавшего поглядеть на страну диких совдепов.

Я слышал, как за соседним столиком лощеный молодой человек сказал шепотом своей даме, показывая движением головы на танцующую: «Бывшая графиня С…».

И память перебросила меня на семь лет назад, в украинские степи под Киевом, в зиму, которая стала зимой победы. Свистящий суховей швырял нам в лица метелью и звенящим колючим снегом. Мы наступали к югу, а перед нами, оставляя на пути сотни трупов и замерзающих, катилась раненная насмерть Добровольческая армия.