Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы

В каждом городе, шатаясь от слабости, во время стоянок обегал Завихляев военные, партийные и советские учреждения, совал всюду свои документы, убеждал, просил, требовал.

Кое-где выгоняли, кое-где выслушивали.

В иных местах злились, в иных смеялись; и там, где смеялись. Завихляеву удавалось обычно выпрашивать для себя и Евстратыча какие-то пайковые подачки: хлеб, жесткую, дощатую воблу, сахар.

Завихляев давно продал свои сапоги, куртку, шинель, гимнастерку. Ходил в туфлях из телячьей кожи, — шерстью наружу, — которые добыл по дороге в обмен на горсточку пороху, выковырянную из патронов.

Мужик подержал бумажный пакетик с порохом на ладони, с сожалением сказал:

— Не стоит оно туфлей-то!.. Ну, осподь с тобою! Видать, извелся, паря. А нам порох для охоты во как нужон! Волку развелось тьма.

Сверху закутывался Завихляев в рваное байковое одеяло, привязывая его поясом, чтоб не болталось, и на поясе без кобуры болтался черный, как ночь, наган.

За Уралом стало легче. Меньше ругались на станциях и не гоняли, а почти везде внимательно выслушивали, похохатывали и кормили.

В Рязани даже какой-то проезжий большой комиссар заинтересовался, ходил теплушку смотреть, затем свез Завихляева и Ёвстратыча пообедать в железнодорожный райком, называл героями и на прощание дал денег.

— Если не хватит — купите себе кормежки. А в Москве, как сдашь груз, зайди вот по этому адресу, — ткнул в руку записку, — там тебе все устроят и назначение дадут, куда хочешь.

Утром Завихляев стоял, у раскрытой теплушечной двери, напряженно смотрел за синюю дымку редких перелесков, откуда должна была показаться Москва.

День был погожий, солнечный. Дымилась паром февральская таль.

Прогрохотал стальным плетением двухпролетный висячий мост, кинуло в глаза теплую волну паровозного дыма. Поезд нырнул в выемку, ускорил биение и с рокотом вылетел на открытое место.

За изгибами узкой промерзшей речки раскинулся, тяжело дыша громадным брюхом, плоскомордый монгольский город.

Над ним высоко сверкала и переливалась матовым светом в кубовой сиянии ласковая звезда.

— Ивам Великий блескит, мила-ай, — сказал за спиной, широко крестясь, Евстратыч, — гляди, кака махинища!

9

Комендант вокзала, высокий тонкий юноша, с яркими цыганскими глазами, в новеньком френче и алых малинового блеска, штанах, протянул руку через стол, с брезгливым и недоумением взял просаленные, почернелые и рваные документы из грязной руки Завихляева.

— А-аткуда вы та-акой? — протянул он, пропуская сквозь губы, как макароны, тягучие резиновые слова.

— В документе обозначено, — сумрачно бросил Завихляев.

В лощеной фигуре коменданта ему почудилось враждебное, чужое.

Как будто воскресло и налилось жизнью на его глазах давно сметенное, умершее, сгнившее, которое он сам, Завихляев, раздавил громыхающим ударом сапога в Октябре.

Комендант концами пальцев, точно змею трогал, раскладывал по столу рваные обрывки.

— Здесь сам черт ногу сломит. Неужели вы не могли, товарищ, поаккуратнее с документами?

— Три месяца в теплушке. Голодали, холодали, сколько раз этими документами в рожу всяким саботажникам тыкал. Не до того, чтоб беречь! — сказал Завихляев дерзким голосом.

Комендант с усмешкой кольнул его цыганскими зрачками.

— Видно птицу по полету! Партизанщина?

Завихляев промолчал. Его душила мутная злоба.

Комендант пригнал наконец обрывки, вчитался, поднял недоуменно плечи.

— Э, странно! Сейчас выясню.

Он снял телефонную трубку, кинул помер в эбонитовую воронку.

— Вэсэнха? Дайте секретариат. Секретариат? Можно попросить к телефону товарища Бумана. Это вы, товарищ Буман? Комендант Казанского. Здравствуйте! Тут, видите, у меня дельце. Сейчас прочту вам документ… Да! Он тут у меня. Теплушка с машиной. Ах, вы знаете? Нет, не пропала, пришла! Дадите указания для разгрузки? Хорошо, я подожду. — Он повернулся и, как будто впервые увидев, что Завихляев стоит, кинул: — Присядьте, товарищ!

Одной рукой, не отрывая от уха трубку, достал портсигар и закурил.

— Да, слушаю! Пришлете представителей для приемки? К двум часам? Хорошо! Я их провожу. До свидания!

Он повесил трубку и спросил Завихляев а:

— Где теплушка, товарищ?

— На товарной. На шестом пути, у склада большой скорости.

— Хорошо! Можете идти! Не отходите далеко, скоро приедет комиссия для приемки. Да приведите себя в порядок немножко. Вы на человека не похожи.

Завихляев поднялся со стула.

— Эх… на человека не похож стал! Вас бы, товарищ, так погоняли — облезла бы со штанишек лакировка-то. Чуть жизнь не кончил я за нее, а вы «на человека не похож». Так что должно вам быть стыдно за такую обиду.

Комендант пожал плечами.

— Не я же вас гонял, товарищ, нечего на меня и обижаться, — бросил он вдогонку Завихляеву.

10

Принимать машину приехало трое.

Двое в шинелях, оба серые одинаковые, с одинаково повисшими пегими усами унылые и тощие.

Третий, главный, в добротной шубе с бобровым воротником, в бобровой шапке.

Лицо у него было гладко-розовое, поросячье. Над вздутой толстой губой топорщились отливавшие смолой усики.

Глаза были масленистые, приторные, и правый противно подергивался тиком.