Собрание сочинений. т.1.

Я занес было ногу на первую ступеньку, как вдруг почувствовал, что меня кто-то не пускает. Обернувшись, я увидел мужчину, державшего меня за полу. Длинный, худой, с огромными руками, запрятанными в широкие нитяные перчатки, в выцветшей шляпе и черном сюртуке с протертыми добела локтями, в жалких, пожелтевших от жира и грязи казимировых брюках. Перегнувшись пополам в изысканном и церемонном поклоне, он заговорил со мной нараспев:

— Я очень огорчен, сударь, что столь благовоспитанный молодой человек подает дурной пример простонародью. Крайне легкомысленно с вашей стороны — поощрять бесстыдство этого негодяя, играющего на низменных инстинктах толпы. Призывы, бросаемые им публично, глубоко безнравственны и толкают наших юношей и девушек на духовный разврат. А человек ведь так слаб, сударь! И на нас, людях просвещенных, лежит, — имейте это в виду, — тяжелая и великая ответственность. Так не поддадимся же пагубному соблазну, сохраним свое достоинство при любых обстоятельствах. Помните, чистота общественных нравов зависит от нас, сударь!

Я вслушивался в его речь. Он не отпускал моей полы и по-прежнему стоял, согнувшись в поклоне. Все еще не надевая шляпы, он проповедовал с такой утонченной учтивостью, что мне и в голову не приходило сердиться на него. Я только молча посмотрел ему в лицо, когда он кончил. В моем молчании он усмотрел. вопрос.

— Сударь, — поклонился он снова, — я друг народа, и благо человечества — цель моей жизни.

Он произнес эти слова со скромной гордостью, внезапно выпрямившись во весь свой высоченный рост, Я повернулся к нему спиной и поднялся на помост. Откидывая холщевую занавеску, я еще раз оглянулся на него. Он был занят тем, что старательно натягивал сползавшие с рук перчатки.

Затем, скрестив руки, «друг народа» умильно воззрился на баядерку.

IV

Опустив за собой портьеру, я очутился наконец в святилище. Это была узкая, длинная, без единого сидения каморка, с холщовыми стенами, освещенная единственной лампой. Там уже собралось несколько человек — любопытные девицы и шумливые юнцы. Впрочем, вели они себя в высшей степени, благопристойно: протянутая посредине, через все помещение, веревка отделяла мужчин от женщин.

Зеркало любви оказалось всего-навсего двумя обыкновенными круглыми стеклышками, по одному с каждой стороны, через которые можно было заглянуть в глубину палатки. Обещанное чудо совершалось с восхитительной простотой: стойло лишь приложиться правым глазом к стеклу — и там, без раскатов грома и сверкания молний, появлялся образ возлюбленной. Как тут было не уверовать в столь естественное явление?

Да я вовсе и не собирался подвергать это чудо сомнению. Еще когда я входил сюда, баядерка так на меня взглянула, что сердце мое похолодело. Откуда было мне знать, что ожидало меня за этим стеклянным глазком? Может быть, отвратительная рожа с потухшими глазами и посиневшими губами? Или вздыхающая по юном поклоннике столетняя старуха — одно из тех уродливых видений, что мерещились мне во сне? И уже совсем не надеялся я увидеть белокурых красавиц, о которых постоянно грезил в своем уединении. Припоминая всех выказывающих мне расположение дурнушек, я с ужасом опасался одного: не предстоит ли мне здесь увидеть одно из этих страшилищ?

Я забился в угол и, чтобы собраться с духом, принялся наблюдать за остальными посетителями; куда более смелые, чем я, они вопрошали судьбу без особых церемоний. Глядя на этих людей, приближавшихся к стеклу с широко раскрытым правым глазом и старательно прикрытым левым, я испытывал редкое наслаждение; каждый из них улыбался по-своему, смотря по тому, насколько нравилось ему то, что он видел. Так как стеклянное очко находилось довольно низко, то приходилось слегка нагибаться. До чего же забавно было смотреть на этих мужчин, выстроившихся в очередь только затем, чтобы полюбоваться на родственную им душу через крохотный, величиною с пуговицу, глазок!

Первыми подошли двое солдат: один — загоревший под солнцем Африки сержант, другой — еще пахнущий нивами желторотый новобранец, путавшийся в огромной, не по росту, шинели. Сержант скептически усмехнулся. Новобранец, соблазненный возможностью обзавестись подругой, долго не разгибался.

За ними последовал грузный мужчина в белой куртке, с обрюзгшим, багровым лицом. Он всматривался равнодушно, не выражая ни радости, ни недовольства. Как видно, он находил вполне естественным, что кто-то любит его.

Потом придвинулись трое школяров — шалопаи по пятнадцати-шестнадцати лет с вызывающими ухмылками. Натыкаясь друг на друга и, видимо, гордясь тем, что они удостоились чести подвыпить, все трое божились, что распознали за стеклом собственных тетушек.

Любопытные сменяли друг друга, и я уже не в силах припомнить сейчас всех оттенков переживаний на лицах, которые так поразили меня в то время. О, волшебное видение возлюбленной! Какую жестокую правду заставляло ты высказывать эти расширенные вожделением глаза! То были подлинные Зеркала любви, где чарующий образ женщины отражался, искаженный скотской тупостью и сладострастием.

V