Собрание сочинений. Иные боги и другие истории

Иной раз я пытался воспринимать свои сновидения как нечто вполне естественное, хотя никогда ранее не был предрасположен к вещам подобного рода. Многие из этих кажущихся аномальными явлений, убеждал я себя, в действительности могли иметь массу самых простых и обыденных источников, выследить и раскрыть которые мне не удавалось по каким-то чисто субъективным причинам; другие же могли отражать почерпнутые из книг сведения о растительном мире и прочих деталях жизни планеты в доисторическую эпоху, миллионов сто пятьдесят лет назад – в пермский или триасовый периоды.

По прошествии нескольких месяцев, однако, чувство страха начало постепенно брать верх над всеми остальными. Сны к тому времени уже приобрели вид непосредственно личных воспоминаний; тогда-то я и попробовал провести связь между ними и абстрактными ощущениями иного рода – наличием некоего барьера, блокирующего отдельные участки моей памяти, нарушением временно́го восприятия, пребыванием в моем теле чуждого мне разума в период между 1908 и 1913 годами и, наконец, необъяснимым отвращением к своему внешнему облику, которое я так и не смог в себе побороть.

Когда же в мои сны начали проникать отдельные конкретные подробности, постоянно испытываемый мною ужас возрос тысячекратно, и однажды – это случилось в октябре 1915 года – я решил предпринять кое-какие практические шаги. Именно с того дня я приступил к интенсивному изучению всех прошлых случаев амнезии, чувствуя, что мне необходимо найти реальное объяснение всему, что со мной происходит, и вырваться из сжимающих мое сознание тисков.

Но, как о том уже говорилось, первые же результаты исследований оказали на меня совершенно противоположное действие. Я был потрясен, узнав, насколько полно дублировались мои сны в ряде аналогичных случаев, особенно если учесть, что многие описания их были сделаны задолго до того, как человечество достигло современного уровня геологических знаний. Таким образом была опровергнута моя идея о книжном происхождении представлявшихся мне доисторических ландшафтов.

Вдобавок ко всему, многие отчеты содержали ряд самых невероятных подробностей и пояснений, связанных с картинами огромных дворцов, садов, джунглей и прочих уже знакомых мне по снам вещей. Ладно бы речь шла только о самом зрелище и оставленных им смутных и тяжелых впечатлениях, но отдельные намеки либо утверждения этих сновидцев граничили с откровенным безумием или же с откровенным богохульством.

Самым страшным было то, что мои собственные псевдовоспоминания приобрели как бы дополнительный импульс, позаимствовав многое из прочитанного. При этом большинство врачей по-прежнему считали продолжение моих поисков наиболее целесообразным и разумным в данной ситуации.

Тогда же я основательно взялся за изучение психологии. Уингейт вскоре последовал моему примеру – именно эти занятия положили начало его научной деятельности и принесли ему впоследствии профессорскую должность. В 1917–1918 годах я прослушал специальный курс лекций в Мискатоникском университете. Мой интерес к вопросам медицины, истории и антропологии с годами не ослабевал; я предпринял серию поездок в отдаленные библиотеки, в конечном счете добравшись до мало кому известных трудов по мистике и черной магии, столь привлекавших некогда моего не в меру любознательного двойника.

Среди прочих мне попались и несколько книг, побывавших когда-то в его – то есть в моих собственных – руках, и я с волнением прочел пометки на полях и даже поправки, внесенные прямо в текст странным уродливым почерком и в выражениях, указывающих на несвойственные нормальному человеку стиль и образ мышления.

Пометки делались на том же языке, на каком была написана каждая из этих книг, – писавший, похоже, знал их одинаково хорошо, хотя это знание явно отдавало академизмом. Но одна из надписей на страницах «Unaussprechlichen Kulten» фон Юнцта резко отличалась от всех прочих. Она была выполнена теми же чернилами, что и пометки на немецком языке, но состояла из причудливых криволинейных иероглифов, не имеющих, насколько я мог судить, ничего общего с любым земным иероглифическим письмом. Зато они полностью соответствовали тому алфавиту, надписи на котором постоянно фигурировали в моих снах, – надписи, смысл которых порою начинал смутно доходить до моего сознания, но всегда останавливался, не пересекая последней зыбкой грани между реальной памятью и сновидением.

В окончательное замешательство меня привели работники читального зала, утверждавшие на основании данных предыдущих осмотров книг и записей в картотеке их выдачи, что все указанные надписи могли быть сделаны только мною самим, то есть тем, кто, пользуясь моим обликом и именем, изучал эти тома до меня. Достаточно сказать, что сам я ни в коей мере не владел тремя языками из числа тех, на которых делались эти пометки.