Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы

Ведет меня в кухню. На кухне светло. Два окна. На плите баки. Пар валит. Хозяин посвистывает, приплясывает, берет палку, мешает что-то в баке.

– Рад приветствовать, – говорит, – молодое, здоровое поколение у себя в экспериментальной мастерской. Я тебе, кажется, вчера об этом говорил?

– О том, что рады приветствовать, говорили.

– А больше ни о чем? О том, что я волков снимал и лис для хроники в порядке добровольном? Размаху во мне заложено немалое количество! Волк на меня прет, Витя Болдуинов кричит: «Давай снимай его, снимай!» А как его снимать – он тебя сожрет! Зачем попу гармонь, когда у него кадило есть? Снимал. И как снимал! Волков снимал, медведей, лис… Хочешь, тебя сниму? На память внукам карточку оставишь… Жена моя – Сикстинская Мадонна. Чудо нынешнего века. Красавица неимоверная, имеешь счастье сегодня наблюдать. Требует к себе, сам понимаешь, редкого внимания и жгучей любви, так я ей вчера тортик купил с розочкой, а его кошка съела…

– Чего купили? – не понял я.

– Посредине розочка, а по бокам листочки кремовые, так кошка их слизала начисто, как бритвой срезала.

Он усиленно мешал палкой в баке. Любопытно все-таки, что в этих баках?

Вдруг она появилась. Модница. Молоденькая. Да и он не старый, а она совсем молодая, девчонка.

Викентий Викторович оставил палку в баке, подбежал к ней. Изгибается, ну форменный артист. Только теперь я заметил, как он тонок, такое впечатление – вот-вот пополам разломится, талия узкая, как будто вовсе живота нет. Движения как у заведенного, чисто шарнирный, весь как на шарнирах. А лицо худющее, будто он сто лет не ел и не спал.

– Разрешите представить, – говорит. – Сикстинская Мадонна, моя последняя любовь.

– Здравствуйте, – говорю.

А жена его сейчас же и ушла.

– Шуток не понимает, – вздохнул Викентий Викторович, – ну ты-то, надеюсь, понимаешь, бальзак? Была жена Переметова, теперь моя жена. Я ее у Переметова бессовестным образом забрал. Как ты на это смотришь?

– Дело ваше, Викентий Викторович.

Он засмеялся:

– Факт – мое. Ты просто клад, бальзак!

Я на баки смотрел. Он заметил.

– Вот где будущее, – говорит. – Научные работы у меня разрабатываются дома, в центре.

Он хитро щурился и улыбался.

– Что там все-таки такое? – спросил я в нетерпении.

Он приложил к губам палец.

– Вставай на табуретку, – говорит, – глянь в бак. Палкой покрути.

Так и сделал. Кручу палкой, пар валит, только все равно неясно, что в баке. Красная вроде вода. Палкой никак не зачерпнуть. А сквозь пар не видно.

Стою на табуретке как дурак и ничего понять не могу.

Палкой в баке кручу и прямо с ума схожу узнать, что там.

Он хохочет, ржет как лошадь, стал табуретку раскачивать, я слез.

– А где ателье? – спросил я.

– На другой улице, – сказал он.

Викентий Викторович увлек меня в комнату.

К моему недовольству, жены в комнате не было.

Викентий Викторович сажает меня за стол, а сам идет к буфету. Прищелкивая пальцами, бормочет:

– Сейчас мы тебя по-королевски угостим… Сейчас… Сейчас… Мы тебя по-королевски… угостим… – В буфете копается и думает, как бы это меня получше угостить. Приятно, что он так для меня старается!

– …Сикстинскую Мадонну мы не будем беспокоить, а то она нам клизму поставит…

– Как то есть?

– Ну как, вот так! – Он развел руками. – Чудак ты! Я тебе об этом в прошлом году рассказывал. Аналогичный случай есть…

Стук каблучков раздавался по всей квартире, и я невольно к нему прислушивался, угадывая, где она. Вот в кухне. В коридоре. В спальне…

А он берет из буфета банку варенья и всю банку – хлоп мне в тарелку! Чуть не полная глубокая тарелка варенья! Весь стол обрызгал. «Роза» варенье. И ложку мне дает. Столовую ложку.

– Рубай, – говорит, – чтоб все съел.

– Как все?

– Давай, давай!

Я не решался.

– Обижаешь, – говорит, – меня обижаешь…

– Без чая? – спрашиваю.

– С чаем – дома. А в гостях жми!

Я взял ложку. Попробовал. Что-то не то. Вкус какой-то не тот. И не сладко.

Я еще раз хлебнул.

Он смотрел на меня.

Два-три лепестка плавали в этой тарелке.

– Ну? – спросил он. Весь подался вперед, и улыбка на лице какая-то неприятная.

– Вы знаете, – говорю, – это не варенье.

Он придвинулся ко мне, уставился на меня, как сова, и говорит:

– Так что же это?

Я вздохнул, отодвинул тарелку.

– По-моему, это вода.

Он взял ложку, попробовал.

– Ну, парень, какая же это вода! Я тебе принесу сейчас воду!

Приносит стакан с водой.

– Вот вода, – говорит, – в стакане. А там не вода. Там варенье!

Я стал сомневаться. Может, мне показалось? Может, я оскорбил его? Глазею на это варенье как ненормальный.

Он как закричит:

– Да ты с ума сошел! За кого ты меня принимаешь?!

Я еще раз хлебнул.

Нет, вода. Провались я на этом месте. Может, в банке и было варенье, но было оно там давно, это точно.

Вошла она. Он сразу к ней кинулся, стал ей с таким жаром рассказывать, как я посмел его подозревать и прочее. Он прямо визжал, можно было подивиться его энергии. Как будто вся жизнь его заключена в этой тарелке с вареньем. Я хотел еще раз попробовать, но я уже несколько раз пробовал, даже смешно.

– Ты слышишь? – кричал он. – Что мне говорят?! Ты ведь слышишь!

А она молчит. Руки на груди скрестила и молчит.