Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы

Она улыбалась как ни в чем не бывало, будто не кидала в меня сверху цветочные горшки. Смотрела на меня и улыбалась тепло и приветливо. Сама подошла и спросила, как и что, как мама, будто ее моя мама больше всего на свете интересует. Я сказал, мама ничего, все в порядке, папа тоже жив-здоров. А она все стоит, не уходит. Вдруг говорит:

– Давно пришел бы. До сих пор прийти не мог, не стыдно?

– Разве я к тебе не приходил?

– Ах, тогда, в окно? – Она засмеялась. – А ты приходи в дверь, ладно? Позвони по телефону и приходи. Хорошо?

– Я приду.

– Непременно приходи.

Заглянула в меня своими круглыми глазами.

На другой же день ей позвонил.

– Алло! Я так рада! Сейчас же заскакивай!

Открывает дверь и чуть не вешается мне на шею. Без умолку тараторит, целует меня в щеку, не ожидал. Предлагает жидкий шоколад в чашечке. Сроду не пил. Сидим с жидким шоколадом, попиваем маленькими глоточками.

– Откуда, – спрашиваю, – выкопали этот жидкий шоколад? Где его продают? Ни разу не пил.

Она улыбается.

– Обыкновенный, в плитках. Сваришь его, и готово. Мама в одной книжке вычитала. Нравится?

Я сказал, нравится.

– А я тебе не нравлюсь? – спрашивает.

– Кто тебе сказал, что не нравишься? Конечно нравишься. А где этот тип?

– Я с ним в ссоре.

– Вот оно что.

– Тебе что до него? Подумаешь, я о нем даже не вспоминаю.

– А обо мне вспоминаешь?

– Я хотела тебе позвонить вчера, а потом…

– Позвонила бы.

– Налить тебе еще?

– Налей.

Мы сидели и пили под зеленым абажуром жидкий шоколад, как в шикарном фильме. Под стеклом в серванте стояли рюмки, этажи рюмок, чашек и фужеров. А на серванте вазы, много хрустальных, разных цветов. Вся комната для меня состояла из рюмок, ваз, разноцветных хрупких стекляшек.

Никогда у нас разговор не протекал настолько гладко, просто, естественно, без напряжения. Я всегда хотел, чтобы она меня с полуслова понимала, но этого у нас никогда не получалось. Мне всегда казалось, она должна думать так же, как и я, но она никогда так не думала, а скорей наоборот. Ее мысли всегда шли в другом направлении, ни капельки контакта. Ее улыбку я принимал совсем по другому поводу, она всегда улыбалась не тому, чему я думал, и непонятно, чему хихикала. Даже если мы вместе улыбались или смеялись, то каждый по-своему, а не одному и тому же, как я предполагал.

И я сказал ей об этом.

– Ты что, святой, да? – сказала она.

Меньше всего на свете считал я себя святым.

– Почему святой?

– А что же ты?

– Чего?

Она вздохнула. Опять я ее не понимал и расстроился.

– Бабушки дома нет? – спросил я.

– Нету.

– А где все-таки твой приятель?

– Я же тебе сказала: он мне надоел. – Она перешла на кушетку, устроилась полулежа, обнажив ноги намного выше колен, а рядом поставила чашечку с горячим жидким шоколадом.

– О том, что он тебе надоел, ты мне не говорила.

– А как я сказала?

– Не помню.

– И я не помню.

– Ты вроде сказала – с ним в ссоре… И еще сказала – о нем не вспоминаешь, так?

– Чего ради он тебе сдался? Мало ли…

Она не договорила, а меня словно иголкой кольнуло это «мало ли».

– Я хочу быть самостоятельной и иметь призвание актрисы, – вздохнула она, – а еще я хотела бы иметь ребенка…

Я ужасно смутился, сам не знаю почему, что ж плохого иметь ребенка, но я сильно покраснел, а она сказала:

– Да ты совсем ребенок.

А она не ребенок, вот те на… Я вытащил из кармана газету, показал ей, где написано про меня, но это ее нисколько не заинтересовало.

– Ты мне нравишься, – сказала она, – но не за это. Чудак, разве за газетную статью можно нравиться?

– А за что же?

– Так…

Она отпила глоток жидкого шоколада и сказала:

– Нравятся просто так… Ни за что…

Она вовсе не хихикала, как обычно, что бы это значило? Скорей всего, просто так – не хихикала, и все. Я видел у нее во рту два маленьких миниатюрненьких клычка, два остреньких зуба, и вспомнил, она хвалилась, что ест сырое мясо, очень любит. А за что она мне нравится? Не за клычки же во рту, в самом деле? Просто нравится.

– Дай-ка мне твою руку, – сказала она.

Я встал и опрокинул чашечку с шоколадом.

– Ничего, – сказала она.

Я сел с ней рядом на кушетку и дал ей руку.

– Интересные линии, – сказала она, внимательно разглядывая мою ладонь, – а такой линии я в жизни не встречала, никогда не встречала, ты понимаешь?

– Какая линия?

– Вот эта.

– А у тебя такой линии нету?

Я взял ее руку, у нее такой линии не было.

Я сейчас же обнял ее, получилось неловко.

– Осторожно, – сказала она, отстраняя чашечку с жидким шоколадом, – пятно потом ничем не смоешь.

– Убери ты ее! – сказал я.

– Ишь ты какой!

Я отстранился, в душе обиделся, расстроился, что она не может для меня убрать эту чашечку.

– Многие девчонки обманывают родителей, – вдруг затараторила она, – уверяют, что у них с мальчишками чисто товарищеские отношения. А родители верят, наивные родители, правда? Ужасно наивные родители! А разве не могут быть чисто товарищеские отношения?

– А с ним у тебя были чисто товарищеские отношения? – спросил я тревожно.

Она вдруг резко обняла меня и поцеловала.

– Товарищеские, – сказала она кокетливо.

Но тревожное чувство не проходило, а кокетливость ответа раздражала.

Я спросил:

– Кого вы ходили встречать на вокзал?