Собрание сочинений

Другой... Не осенний рассвет...

Мы с вами сидели вместе...

Нам по шестнадцать лет..."

Потом, оглядев меня нежно

И лебедя выгнув рукой,

Сказала как будто небрежно:

"Ну, ладно...

Пора на покой..."

. . . . . . . . . . . . . . . .

Под вечер они уехали.

Куда?

Я не знаю куда.

В равнине, проложенной вехами,

Дорогу найдешь без труда.

Не помню тогдашних событий,

Не знаю, что сделал Прон.

Я быстро умчался в Питер

Развеять тоску и сон.

4

Суровые, грозные годы!

Но разве всего описать?

Слыхали дворцовые своды

Солдатскую крепкую "мать".

Эх, удаль!

Цветение в далях!

Недаром чумазый сброд

Играл по дворам на роялях

Коровам тамбовский фокстрот.

За хлеб, за овес, за картошку

Мужик залучил граммофон,

Слюнявя козлиную ножку,

Танго себе слушает он.

Сжимая от прибыли руки,

Ругаясь на всякий налог,

Он мыслит до дури о штуке,

Катающейся между ног.

Шли годы

Размашисто, пылко...

Удел хлебороба гас.

Немало попрело в бутылках

"Керенок" и "ходей" у нас.

Фефела! Кормилец! Касатик!

Владелец землей и скотом,

За пару измызганных "катек"

Он даст себя выдрать кнутом.

Ну, ладно.

Довольно стонов!

Не нужно насмешек и слов!

Сегодня про участь Прона

Мне мельник прислал письмо:

"Сергуха! За милую душу!

Привет тебе, братец! Привет!

Ты что-то опять в Криушу

Не кажешься целых шесть лет!

Утешь!

Соберись, на милость!

Прижваривай по весне!

У нас здесь такое случилось,

Чего не расскажешь в письме.

Теперь стал спокой в народе,

И буря пришла в угомон.

Узнай, что в двадцатом годе

Расстрелян Оглоблин Прон.

Расея...

Дуровая зыкь она.

Хошь верь, хошь не верь ушам

Однажды отряд Деникина

Нагрянул на криушан.

Вот тут и пошла потеха...

С потехи такой - околеть.

Со скрежетом и со смехом

Гульнула казацкая плеть.

Тогда вот и чикнули Проню,

Лабутя ж в солому залез

И вылез,

Лишь только кони

Казацкие скрылись в лес.

Теперь он по пьяной морде

Еще не устал голосить:

"Мне нужно бы красный орден

За храбрость мою носить".

Совсем прокатились тучи...

И хоть мы живем не в раю,

Ты все ж приезжай, голубчик,

Утешить судьбину мою..."

*

И вот я опять в дороге.

Ночная июньская хмарь.

Бегут говорливые дроги

Ни шатко ни валко, как встарь.

Дорога довольно хорошая,

Равнинная тихая звень.

Луна золотою порошею

Осыпала даль деревень.

Мелькают часовни, колодцы,

Околицы и плетни.

И сердце по-старому бьется,

Как билось в далекие дни.

Я снова на мельнице...

Ельник

Усыпан свечьми светляков.

По-старому старый мельник

Не может связать двух слов:

"Голубчик! Вот радость! Сергуха!

Озяб, чай? Поди, продрог?

Да ставь ты скорее, старуха,

На стол самовар и пирог.

Сергунь! Золотой! Послушай!

. . . . . . . . . . . . . . . .

И ты уж старик по годам...

Сейчас я за милую душу

Подарок тебе передам".

"Подарок?"

"Нет...

Просто письмишко.

Да ты не спеши, голубок!

Почти что два месяца с лишком

Я с почты его приволок".

Вскрываю... читаю... Конечно!

Откуда же больше и ждать!

И почерк такой беспечный,

И лондонская печать.

"Вы живы?.. Я очень рада...

Я тоже, как вы, жива.

Так часто мне снится ограда,

Калитка и ваши слова.

Теперь я от вас далеко...

В России теперь апрель.

И синею заволокой

Покрыта береза и ель.

Сейчас вот, когда бумаге

Вверяю я грусть моих слов,

Вы с мельником, может, на тяге

Подслушиваете тетеревов.

Я часто хожу на пристань

И, то ли на радость, то ль в страх,

Гляжу средь судов все пристальней

На красный советский флаг.

Теперь там достигли силы.

Дорога моя ясна...

Но вы мне по-прежнему милы,

Как родина и как весна".

. . . . . . . . . . . . . . . .

Письмо как письмо.

Беспричинно.

Я в жисть бы таких не писал.

По-прежнему с шубой овчинной

Иду я на свой сеновал.

Иду я разросшимся садом,

Лицо задевает сирень.

Так мил моим вспыхнувшим взглядам

Погорбившийся плетень.

Когда-то у той вон калитки

Мне было шестнадцать лет.

И девушка в белой накидке

Сказала мне ласково: "Нет!"

Далекие милые были!..

Тот образ во мне не угас.

Мы все в эти годы любили,

Но, значит,

Любили и нас.

Январь 1925

Батум

Примечания

Журнал "Город и деревня", Москва, 1925, N5, 20 марта; N8, 1 мая (отрывки); полностью - в газете "Бакинский рабочий", 1925, NN 95 и 96, 1 и 3 мая. В поэме отразились впечатления от поездок в родное село Есенина, Константиново, в летние месяцы 1917-1918 гг. По воспоминаниям сестер поэта, прототипом Оглоблина Прона (и комиссара в "Сказке о пастушонке Пете" частично послужил Молчалин Петр Яковлевич, рабочий коломенского завода (Е.А. Есенина, Воспоминания); а прототипом Анны Снегиной была помещица Л.И.Кашина, "молодая, интересная и образованная женщина", ей же Есенин посвятил стихотворение "Зеленая прическа..." (А.А.Есенина, Воспоминания).

"липа" - подложный документ Прим. Сергея Есенина.) (вернуться к месту сноски)

Воронский А.К.(1884-1943) - литературный критик, редактор журналов "Красная новь" и "Прожектор", в которых часто печатался Есенин. (вернуться к месту сноски)

Сергей Есенин

ПЕСНЬ О ВЕЛИКОМ ПОХОДЕ

Эй вы, встречные,

Поперечные!

Тараканы, сверчки

Запечные!

Не народ, а дрохва

Подбитая!

Русь нечесаная,

Русь немытая.

Вы послушайте

Новый вольный сказ,

Новый вольный сказ

Про житье у нас.

Первый сказ о том,

Что давно было.

А второй - про то,

Что сейчас всплыло.

Для тебя я, Русь,

Эти сказы спел,

Потому что был

И правдив и смел.

Был мастак слагать

Эти притчины,

Не боясь ничьей

Зуботычины.

*

Ой, во городе