Собрание сочинений

Вы спросите меня, быть может, зачем я это всё вам рассказать явился. А видите ли, У нас два раза в год с молодёжью то делают, что со мной сделали. Два раза в год молодёжь то чувствует, что я тогда перечувствовал. И вот теперь то же предстоит. Газеты в таких случаях статьи очень милые печатают и на жалость бьют: «Пожалейте, мол, молодёжь! Они такие огорчённые». Нет, скажите им, — они не только огорчаются, они озлобляются. Озлобляются! Вы против себя оружие готовите! Не допускайте до этого! В видах самосохранения не допускайте! Что на самом деле всё жалиться да жалиться. Вы их этим и припугните… припугните их… хе-хе… припугните…

Призрак

Это было года два тому назад в Петербурге.

В дверь моего номера постучали.

— Войдите!

Из передней раздался голос:

— Позволите?

— Да входите же!

На пороге появилась фигура.

Вероятно, какой-нибудь мастеровой без места.

Обтрёпанный пиджак. Рыжие сапоги в заплатах. Загорелое лицо. Вылинявшая рубаха. Скомканный порыжевший картуз в руках.

Он стоял и кланялся.

— Что вам нужно? Говорите, голубчик, скорей! Я занят!

Я полез в карман за кошельком.

— В чём дело?

Он поклонился.

— Позвольте представиться. Народный учитель…

Мне стало страшно совестно. Я растерялся.

Мы стояли друг перед другом растерянные, оба красные.

— Ради Бога, простите! Садитесь пожалуйста! Чем могу быть полезен?

«Вот он, сеятель на ниве просвещения, пришёл ко мне, — как я его принял?!»

«Сеятель» сел, смущённо комкая в руках старый картуз.

— Я пришёл просить у вас помощи… Приехал в Петербург хлопотать… Ходов никаких… Знакомые указали на вас… У вас, вероятно, много знакомств… Не окажете ли мне протекцию…

— Как раз по вашему ведомству ни одного знакомства!

— Да мне не по своему… Мне бы место сидельца винной лавки!

Час от часу не легче.

Было гадко. «Сеятель» — и в питейное!

— Винной лавки?

— Винной лавки-с!

— Из народной школы?!

По губам его мелькнула улыбка, жалкая, настоящая страдальческая улыбка.

Так, когда гроза и буря пройдут, на небе мелькает ещё слабая зарница,

Буря была уже, тяжёлая буря, в этой душе, и теперь зарницей мелькнула страдальческая улыбка.

Мне стало жаль его.

— Простите меня… Но как же так?

Он поднял на меня глаза, и в этих глазах было много скорби и долгого, молчаливого страдания.

— Меня призрак замучил.

— Призрак?

— У каждого человека есть призрак, который его мучит. У одного — слава, у другого — богатство. У вас, вероятно, цензура. У нашего брата, народного учителя, тоже есть свой призрак.

— Я знаю. Нужда!

Он пожал плечами и оглядел свой костюм.

— Когда сапоги в заплатах, пиджак с плеч валится, рубаха по целому расползается, — какой же нужда призрак? Это самая реальная действительность, а не призрак.

Мне хотелось показать, что я понимаю, сочувствую.

— Тоска? Я вижу положение интеллигента, заброшенного в глушь деревни. Всё, чем красна наша жизнь, — искусство, литература, кружок людей, с которыми можно перекинуться словом, — какая-то сказка. Ни собеседника ни книги.

— Какая же книга?

Он грустно улыбнулся и пожал плечами.

— Захочется почитать, возьмёшь учебник, перечитаешь. Всё-таки печатные буквы! Какие у нас могут быть книги?! Нет, и не тоска. От тоски есть дело. Отдайся делу до самоотвержения, устань. Нет, другой призрак меня замучил!

— Какой же? Что же?

Становилось жутко: уж не сумасшедший ли?

А он смотрел глазами, в которых, в глубине, светился ужас, словно он видел перед собой и сейчас этот призрак.

— Что призрак?

— У вас были когда-нибудь дети? — спросил он тихо.

— Нет.

— Тогда объяснить вам это трудно. Это надо самому почувствовать. Когда ваша жена начинает ходить припухлая, и её прихоти и капризы наполняют вас и радостью и тревогой за неё. Это два уже существа ходят. И оба вы любите всей душой. И вы любите её вдвойне. Два самых дорогих существа, которые слиты в одно.

Его красное, загорелое, обветрившее лицо стало мягким и нежным.

— Это очень радостные минуты.

— Какой же призрак?

— В эти-то радостные минуты мне и явился призрак, Я совсем уж было заснул мёртвым сном, за день устал страшно. Мысли стали уж так приятно в голове путаться, как всегда перед сном бывает. Как вдруг среди красных, синих, золотистых кругов, искр и узоров появился ребёнок. Не знаю, мальчик, девочка, лица не рассмотрел, — но по чувству, которое охватило меня, я сразу понял, что это он, мой будущий ребёнок. Остановился передо мной и прозвенел детским голоском:

«Папа, а на что ты меня на свет произвёл?»

— И весь сон у меня вдруг как рукой сняло. Вскочил на постели. Сижу. Глаза таращу. А ребёнок передо мною стоит и молчит. Словно ответа ждёт. Галлюцинация-с? Бред? А жена рядом спит, ровное, глубокое дыхание её слышится. И в этом глубоком дыхании я слышу два дыхания. Какой же это бред? Живая действительность!

Учитель достал красный клетчатый платок и вытер им вспотевшее лицо.

От того, что он говорил, беднягу, видимо, бросало то в холод, то в жар.