Собрание сочинений

А потом она чего сделала — я чуть не сдох: потом она залезла ко мне в карман и вытащила этот красный охотничий кепарь, и мне на голову нахлобучила.

— А ты чего — не хочешь? — спрашиваю.

— Можешь поносить пока.

— Ладно. Только ты быстрей давай. На карусель опоздаешь. И лошадь твою займут или еще чего.

Только она все равно не дергалась.

— А ты по правде сказал? Ты правда никуда не уезжаешь? Правда потом домой пойдешь? — спрашивает.

— Ага, — говорю. Причем — по-честному. Я ей не наврал. Я по-честному потом домой пошел. — Ну давай уже, — говорю. — Начинается.

Она побежала и купила билет, и вернулась на карусель эту, нафиг, точняк вовремя. Опять по всему кругу прошла, пока не отыскала свою лошадь. И забралась на нее. Помахала мне, и я в ответ помахал.

Ух, вот тут и ливануло сверху, просто гадски. Как из ведра, чесслово. Все предки — и штруни, и все вообще — подбежали и столпились под самой крышей карусели, чтоб до костей не промокнуть или как-то, а я еще сколько-то на лавке посидел. Промочило меня будь здоров, особенно шею и штаны. Кепарь меня по-честному прикрывал в каком-то смысле, только я все равно промок. Да и наплевать. Мне вдруг ни с того ни с сего так путёво стало — от того, как Фиби такая все ездит и ездит, круг за кругом. Я чуть, нафиг, не заревел вообще, так мне путёво стало, сказать вам правду. Фиг знает, почему. Просто она так, нафиг, мило смотрелась там, круг за кругом, в этом своем синем пальтишке и всяко-разно.

Господи, вот жалко — вас там не было.

26

Вот и все, чего я рассказать хотел. Наверно, можно бы еще про то, чего я делал, когда домой пришел, и как заболел и всяко-разно, и в какую школу осенью пойду, когда отсюда вылезу, только мне чего-то не в жилу. По-честному. Мне сейчас про это не особо интересно.

Куча народу, особенно этот мозгоправ, который у них тут, меня спрашивает все время, собираюсь ли я как-то примениться, когда в сентябре в школу вернусь. По-моему, дурацкий вопрос. В смысле, откуда знать, что собираешься делать, пока не сделаешь? Правильный ответ: ниоткуда. Мне кажется, я знаю, но откуда? Чесслово, дурацкий вопрос.

С Д.Б. не так фигово, как с прочими, но он тоже мне кучу вопросов задает. В прошлую субботу приехал с этой своей английской девкой, что у него в новой картине снимается, которую он написал. Вполне себе ломака такая, но очень симпотная. В общем, один раз, когда она в дамскую комнату увалила, которая, нахер, тут аж в другом крыле, Д.Б. меня спросил, как мне вся эта фигня, про которую я вам только что рассказал. И тут уж хер знает, что и сказать. Фиг его знает, как она мне, если по правде. Не надо было стольким людям рассказывать. Я только, наверно, знаю, что мне вроде как не хватает всех, про кого я рассказывал. Даже этого Стрэдлейтера и Экли, например. Мне, пожалуй, даже этого, нафиг, Мориса не хватает. Умора. Вообще никому ничего никогда не рассказывайте. А расскажете — так и вам всех начнет не хватать.

Девять рассказов

Дороти Олдинг и Гасу Лобрано[47]

Нам известно, как звучит хлопок двух ладоней.

Но как звучит хлопок одной?

Дзэнский коан[48]

Самый день для банабульки

В отеле поселились девяносто семь рекламщиков из Нью-Йорка и так забили все междугородные линии, что девушке из 507-го пришлось ждать соединения с полудня чуть ли не до половины третьего. Однако времени она не теряла. Прочла в женском карманном журнале статью «Секс — развлечение. Или ад?» Вымыла щетку и расческу. Свела небольшое пятно с юбки бежевого костюма. Перешила пуговицу на блузке из «Сакса».[49] Выдернула два свежих волоска, пробившихся из родинки. Когда телефонистка наконец вызвала девушкин номер, та сидела в нише окна и докрашивала ногти на левой руке.

Такие девушки совершенно ничего не станут бросать, если звонит телефон. У таких, судя по всему, телефон не умолкает с наступления половозрелости.

И вот телефон разрывался, а она подвела кисточку к ногтю мизинца и очертила контур лунки. После чего закрыла пузырек и, встав, помахала в воздухе левой — невысохшей — рукой, туда-сюда. Затем сухой рукой взяла из оконной ниши уже полную пепельницу и перенесла на тумбочку, где стоял телефон. Села на заправленную узкую кровать и — на пятом или шестом звонке — сняла трубку.

— Алло, — сказала она, отставив левую руку подальше от белого шелкового халата, который только на ней и был — да еще шлепанцы: кольца остались в ванной.

— Нью-Йорк вызывали, миссис Гласс? На проводе, — сказала телефонистка.

— Спасибо, — ответила девушка и пристроила пепельницу на тумбочке.

Пробился женский голос:

— Мюриэл? Ты?

Девушка слегка отвернула трубку от уха.

— Да, мама. Ты как? — ответила она.

— Я до смерти за тебя переживала. Ты почему не позвонила? У тебя все хорошо?

— Я пыталась дозвониться вчера вечером и позавчера. Здесь телефон…

— У тебя все хорошо, Мюриэл?

Девушка увеличила угол между ухом и трубкой.