Собрание сочинений

— Я бы прикинул, где-то под сорок, — говорит этот Люс.

— Под сорок? Да ну? Тебе такое в жилу? — спрашиваю. — Тебе такие старухи нравятся? — Я почему спрашивал — потому что он ничего так шарил в сексе и всяко-разно. Один из немногих, про которых я точняк знал: этот — шарит. Ему целку сломали в четырнадцать, в Нантакете. По-честному.

— Мне нравится женщина зрелая, если ты об этом. Разумеется.

— Правда? А почему? Без шуток, их, что ли, приходовать лучше и всяко-разно?

— Слушай. Давай уговоримся раз и навсегда. Я сегодня отказываюсь отвечать на любые типично колфилдовские вопросы. Когда ж ты наконец повзрослеешь, а?

Я сколько-то вообще ничего ему не говорил. Ну нафиг. Потом этот Люс заказал себе еще мартини и сказал бармену, чтоб сделал гораздо суше.

— Слышь. А ты с ней сколько уже ходишь, с этой своей скульпторшей? — спрашиваю. Мне по правде интересно было. — Ты с ней в Вутоне познакомился?

— Едва ли. Она только несколько месяцев назад в страну приехала.

— Правда? А она откуда?

— Случилось так, что из Шанхая.

— Да ну? Китаянка что ли, ёксель-моксель?

— Очевидно.

— Да ну? И тебе в струю? Что она китаянка?

— Очевидно.

— Почему? Мне интересно — по-честному интересно.

— Я просто нахожу восточную философию удовлетворительнее западной. Раз ты спрашиваешь.

— Правда, что ли? А ты в каком смысле — «философию»? Побарахтаться и всяко-разно? В смысле, в Китае с этим получше? Ты в этом смысле?

— Не обязательно в Китае, господи ты боже. На Востоке, я сказал. Нам надо этот пустой разговор продолжать?

— Слышь, без балды, — говорю. — Кроме шуток. Почему с этим на Востоке лучше?

— В это слишком сложно вдаваться, господи боже мой, — говорит этот Люс. — Они попросту считают секс переживанием как физическим, так и духовным. Если ты думаешь, будто я…

— Так и я тоже! Я ж тоже его считаю, как ты его там, физическим и духовным переживанием и всяко-разно. По-честному. Но там все зависит от того, с кем, нахер, я это делаю. Если с кем — то, кого я даже не…

— Бога ради, Колфилд, не так громко. Если не можешь голосом управлять, давай оставим эту…

— Ладно, только слышь? — Меня распирало, и я точняк громковато орал. Иногда у меня с этим перебор, если меня распирает. — Я вот в каком смысле, — говорю. — Понятно, что это и физическое, и духовное, и художественное, и всяко-разно. Но я вот чего: ты ж не можешь так со всеми — с каждой девкой, которую зажимаешь и всяко-разно, — и чтоб вот так вот все выходило. Или можешь?

— Давай оставим, — говорит этот Люс. — Ты не против?

— Ладно, только слушай. Возьмем тебя и эту твою китаянку. Что у вас двоих так зашибись?

— Я сказал — оставим.

Я настырный, в душу полез. Это я понимаю. Только вот какая фигня в Люсе достает. Когда мы ходили в Вутон, он тебя заставлял излагать все самое личное, что с тобой творилось, а если ему начнешь вопросы задавать про него — злится. Этим интелям не в жилу с тобой по-умному разговаривать, если они сами базаром не заправляют. Им всегда лучше, чтоб ты заткнулся, если сами затыкаются, и валил к себе комнату, если они валят к себе. Когда я ходил в Вутон, этот Люс терпеть не мог — это по-честному видать было, — когда закончит про пежиловку с нами трындеть у себя в комнате, чтоб мы еще сидели сколько-то и по ушам друг другу ездили. В смысле — мы с другими парнями. Не у себя в комнате. Этот Люс такое просто ненавидел. Ему вечно подавай, чтобы все по своим комнатам расходились и затыкались, когда он закончит всю из себя шишку изображать. Он же какой фигни боялся — что кто-нибудь вдруг ляпнет чего поумней его. С него и впрямь уржаться.

— Я, может, в Китай поеду. Паршиво у меня с половой жизнью, — говорю.

— Естественно. У тебя разум не развит.

— Точняк. По-честному. Сам знаю, — говорю. — Знаешь, какая у меня засада? Меня никогда по-честному не заводит — в смысле, совсем по-честному — с той девкой, которая не слишком в жилу. В смысле, мне она сильно в жилу должна быть. А если нет, у меня к ней как бы никакого, нафиг, желания и всяко-разно. Ух, из-за этого у меня половая жизнь совсем невпротык. Говно у меня, а не половая жизнь.

— Господи боже — ну, естественно, говно. Я ж тебе в последний раз говорил, что тебе нужно?

— В смысле — к мозгоправу сходить и всяко-разно? — спрашиваю. Это он мне в последнюю встречу говорил. Штрик у него психоаналитик и всяко-разно.

— Тебе решать, боже ты мой. Меня, нафиг, не касается, что ты там делать будешь со своей жизнью.

Я сколько-то вообще ничего не говорил. Я думал.

— Допустим, я пойду к твоему предку и дам ему себя пропсихоанализировать и всяко-разно, — потом говорю. — И что он мне сделает? В смысле — что он мне сделает?

— Ни фига он тебе не сделает. Просто поговорит с тобой, а ты поговоришь с ним, господи ты боже. Во-первых, он тебе поможет распознать паттерны твоего рассудка.

— Чего?

— Паттерны твоего рассудка. Рассудок твой работает… Слушай. Я тебе тут вводный курс психоанализа читать не собираюсь. Если интересно, позвони ему и назначьте встречу. Если нет — не звони. Мне, честно говоря, наплевать.