Собрание сочинений

Они мне разрешили, в общем, пожертвовать десятку. И все допрашивали, уверен ли я, что могу себе это позволить и всяко — разно. Я им сказал, что у меня при себе денег полно, только они мне, видать, не поверили. Хотя гроши потом взяли. Обе меня так благодарили, что просто неудобняк. Я перевел разговор на общие темы и спросил, куда они едут. Они ответили, что преподают в школе, только с поезда из Чикаго и будут училками в каком-то монастыре на 168-й или на 186-й — или где-то там, в порядочной заднице, в общем. Та, что со мной рядом сидела, в железных очках, сказала, что ведет английский, а подруга ее — историю и американское государственное управление. Тогда я, как последний гад, стал думать: вот она, которая рядом сидит, английский ведет — о чем она думает, монашка же и всяко-разно, когда кое-какие книжки для своих уроков читает. Там, конечно, не обязательно кто-нибудь друг друга приходует, но есть же любовники и всяко-разно. Скажем эта Юстасия Вай в «Возвращении на родину» Томаса Харди. Ни слишком симпотная, ничего, но даже так интересно, чего может думать монашка, если читает себе про эту Юстасию. Хотя, естественно, я ничего не сказал. Сказал только, что английский у меня — лучший предмет.

— Ох, правда? Ой, я так рада! — говорит очкастая, которая английский ведет. — А что вы прочли в этом году? Мне очень интересно. — Ничего она, очень нормальная такая.

— Ну, мы по больше части англосаксов проходили. «Беовульфа», и этого Гренделя, и «Лорд Рэндэл, мой сын» и всякое такое. Но время от времени внеклассные книжки читать тоже надо, чтоб оценка выше была. Я читал «Возвращение на родину» Томаса Харди, и «Ромео и Джульетту», и еще «Юлия…»

— О, «Ромео и Джульетта»! Какая прелесть! Вам же понравилось, да? — Не сильно-то она и на монашку смахивала, когда это сказала.

— Да, понравилось. Очень сильно. Там кое-что мне, правда, не понравилось, но в целом очень трогательная.

— А что вам там не понравилось? Не припомните?

Сказать вам правду, говорить про «Ромео и Джульетту» с ней было как-то неудобняк. В смысле, пьеса же местами вполне себе жаркая такая, а она — монашка и всяко-разно, но она ж сама меня спросила, поэтому мы с ней немного про пьесу поговорили.

— Ну, Ромео и Джульетта мне как-то не очень, — говорю. — В смысле, они мне нравятся, только… не знаю. Иногда они сильно достают. В смысле, мне гораздо жальче было, когда этого Меркуцио грохнули, чем Ромео и Джульетту. Штука в том, что мне Ромео никогда особо не нравился после того, как Меркуцио зарезал этот второй, кузен Джульетты, как его…

— Тибальт.

— Ну да, Тибальт, — говорю — я постоянно имя этого типуса забываю. — Это Ромео виноват. В смысле, мне он в пьесе больше всех понравился, Меркуцио этот. Фиг знает. Все эти Монтекки и Капулетти — они нормальные, особенно Джульетта, но Меркуцио, он… трудно объяснить. У него котелок нормально варит, и он смешной, и всяко-разно. Тут штука в том, что я просто с катушек слетаю, если кого-то убивают, — особенно если кто с таким-то котелком, и смешной, и всяко-разно, и если виноват кто-то другой. Ромео и Джульетта — это они сами и виноваты.

— А вы в какой школе учитесь? — она меня спрашивает. Наверно, хотела съехать с темы Ромео и Джульетты.

Я сказал, что в Пеней, — она про нее слыхала. Очень хорошая, говорит, школа. Я не стал прикапываться. А потом другая, что историю и государство ведет, сказала, что им уже лучше двигаться. Я забрал их счет, только они заплатить мне по нему не дали. Очкастая отобрала.

— Вы и так были более чем щедры, — говорит. — Вы очень милый мальчик. — Вполне нормальная такая. Чуточку напомнила мне штруню этого Эрнеста Морроу — ту, что в поезде была. Главным образом, когда улыбалась. — Мы с таким удовольствием с вами побеседовали, — говорит.