Собрание сочинений

— Меня вот что озадачивает, поистине озадачивает: я не понимаю, зачем человеку — если он не дитя, не ангел или не удачливый простак, вроде странника, — вообще читать молитву Иисусу, который хоть капельку отличается от новозаветного. Боже мой! Да он всего-навсего самый здравый человек в Библии, только и всего! Кого он не выше на голову? Кого? В обоих заветах полно пандитов,[230] пророков, апостолов, любимых сынов, Соломонов, Исайй, Давидов, Павлов — но, господи, кто, кроме Иисуса, на самом деле понимает, что к чему? Никто. Не Моисей. Не говори, что Моисей. Он был милый человек, и с богом прекрасно общался, и все такое — но в том-то и дело. Он вынужден был с богом общаться. Иисус же понимал, что никакого разделения с богом нет. — Тут Зуи хлопнул в ладоши — всего раз, негромко — и, весьма вероятно, против воли. Руки его вновь сложились на груди едва ли не раньше, чем, так сказать, дозвучал хлопок. — Ох господи, ну и мозги! — сказал он. — Ну кто, например, стал бы держать рот на замке, когда Пилат попросил объяснить?[231] Не Соломон. Не говори, что Соломон. У Соломона бы нашлось по такому поводу несколько емких слов. Я даже не уверен, что Сократ бы стал разговаривать, если уж на то пошло. Критону[232] или еще кому, наверное, удалось бы отвести его в сторонку на пару слов для протокола. Но самое главное, превыше всего прочего: кто во всей Библии, кроме Иисуса, знал — знал, — что мы таскаем Царство небесное с нами, в себе, куда и заглядывать-то не станем, потому что до черта глупы, сентиментальны и лишены воображения? Чтоб такое знать, надо быть сыном Божьим. Почему ты вот об этом не думаешь? Я не шучу, Фрэнни, я серьезно. Если ты не видишь Иисуса в точности таким, какой он был, до тебя совсем не доходит весь смысл Иисусовой молитвы. Если не понимаешь Иисуса — и молитву его не поймешь, у тебя тогда не молитва получится, а какое-то упорядоченное нытье. Иисус был высочайшим мастером, ей-богу, с ужасно важным заданием. Это тебе не святой Франциск, которому хватало времени отбарабанить пару-другую гимнов, попроповедовать птицам или позаниматься еще чем-нибудь, столь милым сердцу Фрэнни Гласс. Я, к чертовой матери, серьезно, а? Как ты можешь этого не замечать? Если бы Господу на работу в Новый Завет была угодна какая-то безусловно чарующая личность, вроде святого Франциска, он бы его и выбрал, уж будь уверена. А так он выбрал лучшего, умнейшего, самого любящего, самого несентиментального, самого неподражаемого умельца из всех. И если ты этого не замечаешь, ей-богу, мимо тебя пролетает весь смысл Иисусовой молитвы. У Иисусовой молитвы одна цель и только одна. Наделить того, кто ее читает, Сознанием Христа. А не устраивать никаких уютненьких свиданок ни с каким слащавым обожабельным божествам, «святым для тебя»,[233] которое возьмет тебя на рученьки, и освободит от всех обязанностей, и прогонит всю твою гадкую Weltschmerzen[234] и всех профессоров Тапперов так, чтоб никогда больше не возвращались. И ей-богу, если тебе хватает рассудка видеть это — а тебе хватает, — и ты, тем не менее, отказываешься это видеть, то молитву ты употребляешь не по назначению, тебе она только для того, чтобы выпрашивать себе мир, где одни куклы, святые и никаких профессоров Тапперов. — Он вдруг сел, метнувшись вперед с чуть ли не гимнастической скоростью, и взглянул на Фрэнни. В рубашке у него, по известному выражению, ни одной сухой нитки не осталось. — Если бы Иисус замысливал молитву для…

Зуи умолк. Длительно посмотрел на простертую ничком фигуру Фрэнни на диване и услышал — быть может, впервые — лишь полуподавленные отголоски горя. В тот же миг он побледнел — от тревоги за ее состояние, от того, что, видимо, неудача вдруг заполнила комнату своей неизменно тошнотворной вонью. Бледность его, вместе с тем, казалась примечательно бела — не смешана, то есть, с зеленью и желтизной мук совести и униженного покаяния. Бледность эта очень походила на обычный отток крови от лица маленького мальчика, который до самозабвения любит животных — всех животных, — и только что увидел лицо любимой сестренки, которой нравятся зайки и которая открыла коробку с его подарком на день рождения, а там — только что пойманная юная кобра с красной ленточкой на шее, завязанной неуклюжим бантом.