Я хотел бы удалиться, убежать В беспредельную пустыню от людей, Чтоб меня не мог жестоко раздражать Торжествующий над правдою злодей. Цепи рабства ненавистны для меня: Эти цепи так пронзительно звучат! Я их слушаю и, голову склоня, Жду, когда они утихнут, замолчат. Но вокруг меня — разврат и нищета; Кровь людская льется быстро, как поток. Мы не помним слов распятого Христа: "Да не будет ближний с ближними жесток!" "Братство", "равенство" — забытые слова; Мы теперь их презираем и клянем. Братство крепко, как иссохшая трава, Истребленная губительным огнем. Наше равенство? Мы разве не равны? И о чем же я, безумствуя, скорбел? Я скорбел о том, что негры всё черны, А плантатор, властелин их, чист и бел. В чем их разница? Один из них богат, Кожа тонкая прозрачна и бледна; У другого кожа блещет, как агат, В этом вся его ужасная вина. "Белый" "черного" преследует с бичом, И не брата в нем он видит, а раба… Будь тот проклят, кто родился палачом, Пусть казнит его жестокая судьба! Нет, невольником владеть я не могу, Не желаю, чтобы в полдень, в летний зной, Негр давая прохладу белому врагу, Опахалом тихо вея надо мной. Нет, невольником владеть я не йогу, Не желаю, чтоб он в рабстве взвывал И, послушный беспощадному бичу, Кровью-потом нашу землю обливал. В человеке _человека_ полюбя, Не хочу я и не в силах им владеть. Легче цепи возложить мне на себя, Чем на _брата-человека_ их надеть.