Собрание рассказов

Пожилой и юноша внимательно смотрели на поле. Снизу доносился тревожный, растерянный лай. Последний всадник в сапогах и красном фраке проскакал мимо них и исчез, а они остались на своих мулах в глубокой, пронизанной солнцем и терпким винным запахом тишине, в которую они вслушивались с одинаковым угрюмым и насмешливым выражением на худых, желтых лицах. Вдруг юноша повернул голову в ту сторону, откуда выехала охота, и стал молча всматриваться. Пожилой тоже повернулся и тоже замер: мимо проскакали еще двое — женщина на рыжей кобыле и охотник на кауром жеребце. Казалось, это скачут не два всадника на лошадях, а один какой-то зверь, двойной, или, может быть, двуполый кентавр с двумя головами и о восьми ногах. Женщина держала свою шляпу в руке; узел ее мягких шелковистых волос отсвечивал в косых лучах солнца тем же цветом, что и круп рыжей кобылы, он горел шелковистым огнем, слишком большой и тяжелый для такой тонкой шеи. В посадке женщины была грациозная скованность, она сидела устремившись вперед, будто хотела обогнать свою бегущую лошадь, будто, мчась на ней, она летела отдельно от нее, сама по себе.

Каурый жеребец скакал бок о бок с рыжей кобылой. Рука мужчины лежала на руке женщины, в которой она держала поводья, а сам он мягко, но упорно сдерживал обеих лошадей, стараясь замедлить их бег. Он весь устремился к женщине; пожилой и юноша увидели на миг его хищный ястребиный профиль, и еще они увидели, что он что-то говорит ей. Они появились неожиданно, как духи, и так же неожиданно исчезли в мягком стуке копыт по сухим сосновым иглам: женщина устремилась вперед, мужчина ее преследует — две птицы, застывшие в быстром, как ветер, полете, ястреб и его добыча.

Они исчезли. Немного погодя юноша сказал:

— Этому тоже собаки не нужны. — Он все еще глядел туда, где скрылись всадники. Пожилой ничего не ответил. — Тоже за лисицей охотится, — продолжал юноша. — Это же надо, на такой тоненькой шее… Совсем как лисица — у такого маленького зверька да эдакий хвостище. Я раз слышал, как он… — юноша не снизошел даже до того, чтобы плюнуть, но было ясно, что «он» — это всадник на вороном жеребце, а не на кауром, — сказал ей такое, чего женщине при людях не говорят, и у нее глаза стали красные, как у лисицы, а потом опять рыжие, как лисицын мех.

Пожилой молчал. Юноша повернул к нему голову.

Тот сидел, слегка устремившись вперед, и смотрел на поле.

— Что это? — тихо проговорил он.

Юноша тоже посмотрел вниз. Внизу на опушке послышался глухой стук копыт, потом треск веток, и они увидели, как из зарослей вылетел на своем вороном жеребце Блер. Он понесся через поле на полном скаку, никуда не сворачивая и не отклоняясь, будто землемеры провесили от опушки к канаве прямую, и он теперь мчался по ней.

— Что я тебе говорил? — сказал пожилой. — Лисица там, на отвале. Ну что ж, не впервой им сходиться лицом к лицу. Позапрошлый год он подскакал к ней так близко, что мог бы швырнуть в нее плеткой.

— Да уж, — сказал юноша. — Этим собаки не нужны.

На заросшей травой песчаной дороге, что шла вдоль гребня холма, тоже возле просвета между деревьями, откуда виднелся узкий клин поля, но подальше от охотников, стоял форд. За рулем сидел шофер в ливрее, рядом с ним съежился человек с сигаретой, в котелке и в черном пальто. У него было гладкое, хоть и слегка обрюзгшее лицо горожанина, спокойное и циничное, но сейчас на нем выражалось унылое бешенство, которое охватывает родившихся в городе и привычных к городской жизни людей, когда они оказываются во власти таких зол природы, как холод и дождь. Человек в котелке говорил:

— Вот именно. Все это ее, и дом, и прочее. Когда-то хозяином здесь был его папаша, еще до того, как они перебрались в Нью-Йорк и разбогатели; Блер здесь и родился. Он выкупил усадьбу и преподнес ей в виде свадебного подарка. Себе оставил только эту — как она там называется — которую все ловит.

— И никак не поймает, — сказал шофер.

— Вот именно. Каждый год сюда приезжает, живет по два месяца, нигде не бывает, ни с кем не знается, кроме этих голодранцев-фермеров да негров. Если тебя начинает тянуть к черномазым, переселяйся на Ленокс-авеню (центральная улица Гарлема) и живи там, пока не надоест, верно я говорю? Джин ведь ихний пить не обязательно. Так нет, втемяшилось ему выкупить это поместье и подарить ей, а то она, видишь ли, с Юга, вдруг начнет тосковать по дому. Ладно, черт с ними. Хотя по мне и Четырнадцатая улица достаточно далеко на Юге. Впрочем, не будь этого именья, ездили бы в Европу, а то еще куда. Что хуже — неизвестно.

— Почему он все-таки на ней женился? — спросил шофер.

— Почему женился, спрашиваешь? Не из-за денег, хотя денег у них с мамашей куры не клюют — нажили на индейской нефти в Оклахоме…

— На индейской нефти?