Собрание рассказов

Ей было восемнадцать. Она жила в Джефферсоне, в двухстах милях отсюда, в большом доме, с отцом, матерью и бабушкой. Там была просторная веранда, затененная виноградом, не освещавшаяся по вечерам. И почти каждый вечер она полулежала в этом сумраке в объятиях мужчины — каждый раз нового. Сначала это были мальчики и молодые люди из их города, а потом — кто попало, любой проезжий, которого она встретила случайно или у знакомых, лишь бы он был мало-мальски пристойного вида. В машине по вечерам она никогда с ними не каталась, и все ее кавалеры очень скоро догадывались почему, во всяком случае, считали, что догадались, хотя и не сразу теряли надежду — до тех пор, пока часы на ратуше не били одиннадцать. Тогда еще минут пять он и она, до того битый час не проронившие ни слова, возбужденно перешептывались.

— Теперь уходи.

— Нет. Еще немного.

— Нет.

— Почему?

— Потому. Я устала. И хочу спать.

— А-а. Это — пожалуйста, а дальше — ни-ни? Так, что ли?

— Может, и так.

И в темноте, настороженная, холодная, она была уже где-то далеко, хоть и не сдвинувшись с места, отгораживаясь затаенным смешком. Он уходил, а она вступала в темный дом, поднимала глаза на единственный квадрат света на верхней площадке лестницы и становилась совсем другой. Измученная, тяжелой старушечьей походкой она тащилась по ступенькам и проходила мимо отворенной двери ярко освещенной комнаты, где в кресле, застыв с открытой книгой в руках, лицом к коридору сидела ее бабушка. Обычно Элли не заглядывала в комнату. А иногда заглядывала. Тогда какое-то мгновение они в упор смотрели друг на друга: старуха — пронзительно, холодно, девушка — устало, измученно, с бессильной ненавистью на лице и в черных, широко открытых глазах. Потом она шла дальше к себе в комнату и там останавливалась, прислонясь к двери, а иногда, услышав щелчок выключателя в спальне старухи, с тихим отчаянием плакала, шепча: «Гадина! Старая гадина!» Потом ее отпускало. Она раздевалась, разглядывала в зеркале свое лицо, свои бледные, теперь уже ненакрашенные губы, отяжелевшие и, как ей казалось, сплющенные, утомленные, вялые от поцелуев, и думала: «Господи! Зачем я это делаю? Что со мной такое?», думала, что завтра старуха снова будет смотреть на нее, на ее губы, отмеченные печатью прошлого вечера, и ярость и затравленность заглушали в ней ощущение бессмысленности и пустоты жизни.

Однажды она познакомилась у своей подруги с Полем де Монтиньи. Он ушел, и девушки остались одни. Они посмотрели друг на друга — спокойно, как два фехтовальщика из-под масок.

— Значит, он тебе понравился? — сказала подруга. — Странный у тебя вкус.

— Кто? — сказала Элли. — Не понимаю, о ком ты говоришь.

— Да ну? — сказала подруга. — Значит, ты не заметила, какие у него волосы. Как вязаная шапка. А губы? Толще некуда.

— О чем ты говоришь? — спросила Элли.

— Ни о чем, — сказала подруга. Она посмотрела на дверь в прихожую, потом достала из-за пазухи сигарету и закурила. — Точно я не знаю. Просто слышала. Его дядя убил человека — тот сказал, что в нем негритянская кровь.

— Врешь, — сказала Элли.

Подруга выдохнула струйку дыма.

— Спроси свою бабушку. Она ведь тоже жила в Луизиане?

— Ну, а ты-то? Приглашаешь его в свой дом, — сказала Элли.

— Но ведь я не целовалась с ним в чулане.

— Да ну? — сказала Элли. — Может, просто не удалось?

— Что же мне — тебя оттаскивать, что ли? — сказала подруга.

В тот же вечер они с Полем сидели на темной, обвитой виноградом веранде. Но в одиннадцать не он, а она изнемогала от напряжения и тревоги:

— Нет, нет! Прошу тебя!

— Ну чего ты? Боишься?

— Боюсь. Прошу тебя, уходи.

— Значит, завтра?

— Нет. Не завтра, и никогда.

— Завтра.

На этот раз, проходя мимо бабушкиной комнаты, она не посмотре. на дверь. И не стала плакать, войдя к себе, а, задыхаясь, злорадно твердила: «Негр! Негр! Интересно, что она скажет, если узнает».

На следующий день Поль поднялся на веранду. Элли сидела в гамаке, а рядом с ней, на стуле, бабушка. Элли вскочила и встретила Поля у верхней ступеньки.

— Зачем ты пришел сюда? — спросила она. — Ну зачем?

А потом повернулась и будто со стороны увидела, как сама идет впереди него к худой, неприступной и беспощадной старухе, которая, выпрямившись, сидела в этом укромном уголке, населенном бессчетными, безымянными призраками, чьи губы сливались для Элли в один жадный рот. Она наклонилась и пронзительно крикнула:

— Это мистер де Монтиньи, бабушка!

— Что?

— Мистер де Монтиньи! Из Луизианы! — провизжала Элли и увидела, что тело бабушки внезапно откинулось, как у змеи, готовой ужалить.