Собрание ранней прозы

— Маленький уродливый человечек, что принял в тело свое грехи мира[36]: Нечто между Сократом и гностическим Христом — Христос Темных Веков. Это то, что его искупительная миссия уготовала ему: скрюченное, уродливое тело, к которому не будет жалости ни у Бога, ни у человека. У Иисуса странные отношения с этим его отцом. Отец его, мне кажется, имеет нечто от сноба. Ты заметил, что он никогда не замечает своего сына на публике, кроме единственного раза — когда Иисус в парадном мундире на вершине Фавора?

— Я не очень люблю Великий Четверг, — сказал Крэнли.

— Я тоже. Слишком много мамаш с дочками осаждают исповедальню. Слишком пахнет цветами, жар от свечей, женщины. И потом, молящиеся девицы, это меня сбивает.

— А ты любишь Великую Субботу?

— Люблю, хотя служба начинается очень рано.

— И я люблю.

— Да, это как будто Церковь все обдумала, рассмотрела и говорит: «В конечном счете, видите, наступило утро, и он был не так уж мертв, как мы думали». Труп превратился в пасхальную свечу, в которой пять зернышек ладана, взамен его пяти ран. Три верные Марии, которые в пятницу думали, что все кончено, тоже каждая со свечой. Колокольный звон, и всю службу сплошные аллилуйи, не относящиеся к делу. Довольно техническое, в общем, мероприятие, благословляют то, се, пятое, десятое, но все так радостно, торжественно.

— Но ты же не думаешь, что все это набитое дурачье чего-то там видит в этих службах?

— А разве не видит? — спросил Стивен.

— Ну уж! — сказал Крэнли.

Пока они разговаривали, по лестнице поднялся один из друзей Крэнли. То был юноша, служивший днем клерком на пивоварне Гиннесса, а вечерами занимавшийся в колледже на вечернем отделении философии и морали. Склонил его к занятиям, разумеется, Крэнли. Молодой человек, фамилия которого была Глинн, не мог держать голову неподвижно, страдая наследственной нервозностью, и руки у него начинали сильно дрожать, как только он пытался что-то делать ими. Он говорил с нервной нерешительностью и, казалось, убеждал себя только методическим притопываньем ноги. Он был низкоросл, с негритянским лицом и черной курчавой головой негра. Обычно он ходил с зонтиком, а разговор его представлял собой, в основном, переложение прописных истин в многосложные фразы. Такую манеру он выработал у себя отчасти оттого, что она избавляла его от неудобств мозговой работы с нормальной скоростью, а также, возможно, и оттого, что он видел в этом наилучший путь выражения для своего своеобразного чувства юмора.

— А вот и профессор Зверски-Здоровый-Зонтик Глинн, — сказал Крэнли.

— Добрый вечер, джентльмены, — сказал Глинн, кланяясь.

— Добрый… вечер, — произнес Крэнли отсутствующе. — Да-да… вечер нынче хороший.

— Я вижу, — сказал Глинн, укоряюще грозя дрожащим указательным пальцем, — я вижу, вы собрались говорить самоочевидные вещи.

В Среду Предателя[37] Крэнли и Стивен были на службе Tenebrae в соборе. Они обошли алтарь и стали на колени позади семинаристов из Клонлиффа, которые пели службу. Стивен оказался прямо напротив Уэллса и сразу заметил, как надетый стихарь разительно изменил весь облик юноши. Стивену не понравилась служба, которую пробубнили слишком быстро. Он сказал Крэнли, что придел с отполированными скамьями и лампочками накаливания напоминает ему страховую контору. По предложению Крэнли, они решили в Страстную Пятницу пойти на службу в церковь кармелиток на Уайтфрайрс-стрит, где, по его словам, служили гораздо теплее. Крэнли проводил Стивена домой часть пути, расписывая ему с великими подробностями и с подмогой своих больших рук все достоинства бекона из Уиклоу.

— Нет, ты не иудей, — сказал Стивен, — ты, я вижу, поедаешь нечистое животное.

Крэнли возразил, что абсурдно считать нечистой свинью за то, что она жрет грязные отбросы, и в то же время считать деликатесом устрицу, которая кормится в основном испражнениями. По его мнению, свинью злостно оклеветали: он заявил, что на свиньях можно заработать кучу денег. Тезис он иллюстрировал всеми немцами, которые составили себе в Дублине скромные состояния, открыв колбасные лавочки.

— Я всерьез подумывал, и не раз, — сказал он, останавливаясь, дабы придать вес замечанию, — открыть колбасную лавку, понимаешь… повесить над дверью вывеску «Кранлиберг»[38] или там какую-нибудь немецкую фамилию… да и зашибить, понимаешь, капитал на свинине.

— Господи помилуй! — произнес Стивен. — Что за жуткая идея!

— Ага, — молвил Крэнли, грузно двинувшись дальше, — зашибил бы, как пить дать.