Собрание ранней прозы

Но, помимо самоочевидного прибавления информации, этот открытый и прямолинейный дискурс раннего Джойса несет еще и нечто иное, лежащее много глубже. За ним скрывается, на поверку, весьма своеобразный характер авторской позиции и всего космоса романа. Спросим: от какого лица написан «Герой Стивен»? Казалось бы, спрашивать не о чем — тут один из тех пунктов, где роман начинающего автора самым явным образом следует простейшей модели. Рассказ ведется внетекстовым повествователем, пресловутым автором-демиургом классического романа. От третьего лица, стало быть. И все же — вглядимся в это лицо. Для автора-демиурга равно открыт весь мир, сотворенный им; он может вселяться во всех героев, входить в сознание каждого. Здесь же налицо связь повествователя всего с единственным сознанием — сознанием Героя. Никаких иных сознаний не раскрывается, он входит в одно лишь это. Еще чуть вглядевшись, мы усиливаем этот вывод: автор-демиург вовсе не входит в сознание Героя — он попросту не выходит из него! Все, что говорится в романе, говорится с его позиции — иными словами, от его лица. Наивное письмо «Героя Стивена» наполняет роман немыслимым числом фраз, однообразно начинающихся с имени Героя, — и сейчас мы понимаем природу этого стилистического огреха: так бывает, когда текст пишется исключительно о себе и от себя, от первого лица, — только при этом обычно на месте имени, склоняемого и повторяемого без конца, стоит местоимение первого лица. Вывод прост и неоспорим: в действительности, весь «Герой Стивен» есть рассказ от первого лица, Ich-Erzählung, и только местоимение «Я» во всех его бесчисленных повторениях заменено именем «Стивен».

Итак, в дискурсе романа, в структуре его речевых жанров ведущееся повествование в третьем лице равнозначно рассказу от первого лица, «Стивен» выполняет роль «Я». Эта замена первого лица третьим далеко не случайна, в ней есть идея, а точнее — претензия. Каждый род авторского присутствия в мире текста имеет свои права и прерогативы, и рассказчик «Героя Стивена», узурпируя права третьего лица, получает от этого немалые преимущества. С позицией «Я», внутритекстового рассказчика, ассоциируются ограниченность горизонта описания и его субъективность — так что, делая свое «Я» третьим лицом, вненаходимым внетекстовым демиургом, юный Джойс освобождается от этих несовершенств и повышает статус своей речи до статуса объективной, а то и абсолютной истины. В частности, он получает богатые возможности для приукрашиванья и восхваленья себя — но это для него мелко. Замах художника уже в юности глобальней. Утверждая, что в космосе романа его первое лицо, его Я, полностью равнозначно запредельному третьему лицу — ибо правомочно говорить от него, вести рассказ в третьем лице, — он отождествляет горизонт, мир того и другого; и это значит, что его Я, его сознание — не что иное, как весь мир, Универсум. В наивном строении дискурса нам открывается наивный абсолютизм эгоцентрического авторского сознания, позиция, что сродни солипсизму Беркли — над коим Джойс, кстати, с интересом размышлял. И мы призадумываемся: так ли уж это все наивно?

Замеченные нами черты были стойко присущи сознанию и мироощущению Джойса с ранних лет. Начиная с «Героя Стивена», он в разных текстах не раз варьирует дерзкое утверждение, что его разум для него значительнее, чем вся Ирландия. Как сейчас ясно, это утверждение — не только эпатаж, но и обдуманный тезис, вытекающий из другого тезиса: его сознание — вся Вселенная, самодостаточная и безграничная. Эти стойкие убежденья постепенно пролагали свой путь в художественную практику. Уже в «Портрете художника в юности» они делаются предметом рефлексии в речах Стивена, рассуждающего о разных обличьях, под коими автор волен являться в созданном им мире. В «Улиссе» они получат полное воплощение в небывалых свойствах мира текста и небывалых моделях авторского дискурса. Но на поверку этот неведомый прежде тип авторского сознания, равно утверждающий свою прихотливую индивидуальность и свою абсолютную космичность, присутствует уже и в первом романе мастера. В этом, если хотите, еще одно объяснение его названия: коль скоро Стивен — сам Универсум, еще бы он не герой!

* * *