Собрание ранней прозы

— Хренов ты гугнивый ублюдок! Вот те на библии, во всем этом хреновом окаянном мире не найдешь второй такой хреновой макаки, как ты!

Пытаясь вывернуться, Темпл продолжал хитренько и довольно хихикать, а Крэнли, встряхивая, каждый раз повторял:

— Хренов чертов окаянный ублюдок!

Они пересекали заросший сад. Ректор, закутавшись в тяжелый широкий плащ, шел им навстречу по одной из дорожек, читая правило. В конце дорожки, у поворота, он остановился и поднял глаза. Студенты поклонились ему, Темпл, как прежде, затеребил козырек кепки. Дальше шли молча. Когда подходили к площадке, Стивен услышал глухие стуки рук игроков, влажные шлепки мяча и голос Давина, возбужденно вскрикивающего при каждом ударе.

Трое остановились у ящика, на котором сидел, наблюдая за игрой, Давин. Вскоре Темпл перегнулся в очередной раз к Стивену и сказал:

— Звиняюсь, а я вот хотел вас спросить, вы верите, что Жан-Жак Руссо был искренний человек?

Стивен расхохотался от души. Крэнли схватил поломанную бочарную доску, валявшуюся у него под ногами в траве, и, быстро обернувшись, угрожающе произнес:

— Темпл, клянусь богом, если ты скажешь еще хоть слово кому-нибудь или о чем-нибудь, я тут же тебя прикончу super spottum[131].

— Мне думается, он был, как и вы, эмоциональная личность, — сказал Стивен.

— Да провались он и пропади! — произнес резко Крэнли. — Не трать ты на него слов. Говорить с Темплом — это, знаешь, все одно что с ночным горшком. Гуляй-ка отсюда, Темпл. Гуляй домой с богом.

— Плевать я на тебя хотел, Крэнли, — отвечал Темпл, подавшись из досягаемости поднятой доски и указывая на Стивена. — Вот он единственный человек в этом учреждении, у которого индивидуальный образ мыслей.

— Учреждение! Индивидуальный! — воскликнул Крэнли. — Да гуляй домой, провались отсюда, ты ж безнадежный хренов болван.

— Я эмоциональная личность, — сказал Темпл. — Это во как верно сказано. И я, может, горжусь, что я эмоционалист.

Он стал бочком удаляться по аллее, хитро посмеиваясь. Крэнли смотрел ему вслед пустым взглядом без выражения.

— Любуйтесь! — сказал он. — Видали вы когда-нибудь такого обтирателя стен?

Эту фразу его приветствовал каким-то неестественным смехом студент, который стоял, привалясь к стене и надвинув на глаза кепку. Тонкий визгливый смех исходил из такого дюжего туловища, что казалось, будто повизгивает слон. Все тело студента сотрясалось, и от удовольствия он потирал руки в паху.

— Линч проснулся, — сказал Крэнли.

В качестве ответа Линч выпрямился и выпятил грудь.

— Линч раздувает грудь в знак критического отношения к жизни, — сказал Стивен.

Линч звучно хлопнул себя по груди и вопросил:

— Тут кто-то возражает против моей комплекции?

Крэнли решил принять слова буквально, и они начали бороться; потом разошлись, тяжело дыша, с лицами, побагровевшими от схватки. Стивен наклонился к Давину, который был весь поглощен игрой, не слыша разговоров вокруг.

— А как мой ручной гусек? — спросил Стивен. — Тоже подписал?

Давин, кивнув, сказал:

— А ты, Стиви?

Стивен покачал головой.

— Ужасный ты человек, Стиви, — сказал Давин, вынимая трубочку изо рта. — Ты всегда один.

— Теперь, когда ты подписал петицию о всеобщем мире, — сказал Стивен, — я думаю, ты сожжешь ту маленькую тетрадочку, что я у тебя видал.

Поскольку Давин молчал, Стивен начал цитировать:

— Фианна, шагом марш! Фианна, правое плечо вперед! Фианна, отдать честь, по номерам рассчитайсь, раз, два!

— Это другое дело, — сказал Давин. — Прежде чего бы то ни было, я ирландский националист. А ты вот от всего в стороне. Ты, Стиви, уродился насмешником.

— Когда вы поднимете очередное восстание, вооружась клюшками, — сказал Стивен, — и вам нужен будет неизбежный стукач, ты мне скажи. В нашем колледже я тебе подыщу парочку.

— Я тебя никак не пойму, — сказал Давин. — То я слышу, как ты поносишь английскую литературу. Теперь поносишь ирландских стукачей. Потом, что у тебя за имя, что у тебя за идеи… Да ты вообще ирландец или нет?

— Давай сходим вместе в архив, и я тебе покажу родословную моей семьи, — сказал Стивен.

— Тогда будь с нами, — сказал Давин. — Почему ты не изучаешь ирландский? Почему ты бросил классы лиги после первого же занятия?

— Одна причина тебе известна, — ответил Стивен.

Давин покачал головой и засмеялся.

— Да ну, брось, — сказал он. — Это что ли из-за той девицы и отца Морана? Да это же все ты сам выдумал, Стиви. Они просто разговаривали и смеялись.

Помолчав, Стивен дружески положил руку Давину на плечо.

— Ты помнишь, как мы с тобой познакомились? — сказал он. — В то первое утро, когда мы встретились, ты меня спросил, как пройти в деканат, причем сделал ударение на первом слоге. Помнишь это? А помнишь, как ты тогда к каждому иезуиту обращался «отец мой»? Я иногда спрашиваю себя: Такой же ли он невинный, как его речь?

— Я человек простой, — сказал Давин. — Ты это знаешь. Когда ты мне в тот вечер на Харкорт-стрит рассказал все эти вещи про свою жизнь, ей-богу, Стиви, я потом есть не мог. Мне до того было плохо. Я полночи заснуть не мог. Зачем ты мне это все рассказал?