Как-то раз потомственный охотник из Варанаси изловил в Гималаях парочку киннаров и принёс показать их царю. Царю прежде киннаров видеть не приходилось, вот он и спрашивает: "Что в этих тварях хорошего, охотник?" – "Они, государь, нежно поют и изящно танцуют. У людей ты такого пения и танцев не сыщешь". Царь богато наградил охотника и говорит киннарам: "Ну, пойте же, пляшите!" А те смутились: "Если мы запоём, а слова выговаривать ясно не сможем, то получится, что мы плохие певцы. Нас станут ругать и бить. А когда много говоришь, то и солгать не долго". Киннары убоялись солгать и не стали ни петь, ни танцевать, как их царь ни упрашивал. Наконец он рассердился: "Раз так, отдайте их на кухню зажарить:
Это не боги и не гандхарвы,
Просто обычная дичь лесная.
Первую мне на ужин зажарьте,
Второго зажарите мне на завтрак".
"Царь сердит, – подумала супруга киннара. – Он и впрямь нас зарежет. Сейчас молчать нельзя". И она сказала:
"Сотни и тысячи слов неудачных
Слога не стоят в удачном слове.
Нас неудачные речи пятнают.
Вот почему, государь, мы молчали, –
Не потому, что ума не хватило".
Царю такая речь понравилась, и он сказал:
"Ту, что сказала, освободите
И отведите назад в Гималаи.
А этого забирайте на кухню,
Зажарите мне его на завтрак".
"Если я промолчу, он непременно велит меня зарезать, – подумал киннар. – Молчать не время". И он произнёс:
"Зависят всходы от дождя,
Зависят люди от коров,
Так я завишу от тебя,
А от меня – моя жена.
Останется она вдовой –
Тогда и отпускай её.
Государь, – продолжал он. – Не потому мы молчали, что говорить не хотели; просто мы знаем, как трудно произнести что-то безупречное:
Увы, хулы не избежать,
Ведь вкусы у людей несхожи.
За что похвалят одного,
За то другого поругают.
Вот у нас, у киннаров, ценится молчание, а у людей, выходит, ценны слова.
Для каждого чужая мысль безумию подобна,
Своя же мысль для каждого – единственно верна.
Ведь мыслит всяк по-своему, людей на свете много,
Чужим умом повелевать ты всё равно не сможешь".
"Умён киннар, сущую правду говорит", – подумалось царю, и он благосклонно сказал:
"Сначала, киннар, ты молчал упорно,
Но слово произнёс, страшась угрозы.
Зато теперь свободен ты и счастлив.
Полезны были людям твои речи".
Царь велел посадить киннаров в золотую клетку и вручил её охотнику: "Ступай и выпусти их на том самом месте, где изловил".
"Как видишь, учитель, – продолжал Великий, – киннары были склонны к молчанию, но когда им всё же пришлось говорить, они нашли такие слова, что их отпустили на волю. Зато ты говорил совсем плохо и попал в большую беду. Ну да ладно, не бойся, учитель, – утешил его бодхисаттва, – я тебя выручу". – "Ах, если бы тебе, почтенный, это удалось!" Бодхисаттва вышел и объявил: "Светила ещё не встали так, как надо. Придётся выждать". Так он оттянул время до темноты. Уже за полночь он тайком выпустил брахмана со словами: "Ступай, учитель, на все четыре стороны", – а сам раздобыл зарезанного барана, совершил жертвоприношение и освятил ворота".
Закончив это наставление, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Кокалика и прежде навредил себе своим языком". И он отождествил перерождения: "Рыжим брахманом с торчащими вперёд зубами был тогда Кокалика, а умным Таккарией был я сам".
Джатака о золотом павлине
Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Pakinnaka-Nipata. 491 Mahamora-Jataka.
Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.
"Верно, ты хочешь на мне заработать?" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу некоего затосковавшего монаха. "Правда ли, о монах, что ты тоскуешь?" – спросил его Учитель. "Правда, почтенный". – "Нечему удивляться, о монах, что страсть не даёт покоя такому, как ты. Ведь когда наступает светопреставление, ветер может перевернуть саму гору Сумеру, но в другое время он не брезгует и тем, чтобы поиграть пожелтевшим листком. Случилось когда-то в прошлом, что некто, пребывавший в совершеннейшей чистоте и лишённый страстей целых семьсот лет, под конец всё же поддался им", – и Учитель рассказал о былом.