Произнеся вслух «Двести десять», я с силой наталкиваюсь на какого-то человека. Открываю глаза. Стою как раз у дверей гимназии. А человек, которого я толкнул, – это наш учитель и классный наставник.
– Ах, извините, – говорю я. – Я вас не заметил.
– Надо замечать, – сердито говорит учитель. – Для этого у тебя есть глаза.
– Они были закрыты, – говорю я.
– Зачем же ты глаза закрываешь, глупый мальчишка? – говорит учитель.
Я молчу. Во-первых, это долго объяснять, во-вторых, он, пожалуй, не поймет, почему я закрыл глаза.
– Ну? – спрашивает учитель.
– Просто так закрыл. От ветра…
Учитель хмуро смотрит на меня и сердито говорит:
– Ну, что ж ты стоишь как пень? Иди…
Я стою оттого, что я вежливый человек.
Я хочу пропустить его вперед.
Мы одновременно шагаем к двери и в дверях снова сталкиваемся.
Еще более сердито учитель смотрит на меня.
Я занят разборкой моего пенала. Перебираю карандаши и перья. Любуюсь моим маленьким перочинным ножом.
Учитель вызывает меня. Он говорит:
– Ответь, только быстро: что тяжелей – пуд пуха или пуд железа?
Не видя в этом подвоха, я, не подумав, отвечаю:
– Пуд железа.
Кругом хохот.
Учитель говорит:
– Скажи своей маме, чтоб она завтра зашла ко мне. Я хочу с ней поговорить.
На другой день мама идет к учителю и грустная возвращается домой. Она говорит:
– Учитель недоволен тобой. Он говорит, что ты рассеянный, ничего не слушаешь, не понимаешь и сидишь за партой, как будто тебя не касается, что происходит в классе.
– А что он еще сказал?
Лицо у мамы делается совсем грустным.
Прижав меня к себе, она говорит:
– Я тебя считала умным и развитым мальчиком, а он говорит, что у тебя еще недостаточное умственное развитие.
– Это он глупости говорит! – сердито кричу я. – По-моему, у него недостаточное умственное развитие. Он задает ученикам глупые вопросы. А на глупые вопросы трудней ответить, чем на умные.
Целуя меня, мама плачет.
– Ах, тебе будет трудно жить на свете! – говорит она.
– Почему?
– Ты трудный ребенок. Ты похож на отца. Я не верю, что ты будешь счастливый.
Мама снова целует и обнимает меня, но я вырываюсь. Я не люблю это лизанье и слезы.
Приехал дедушка. Это отец отца. Он приехал из Полтавы.
Я думал, что приедет дряхлый старичок с длинными усами и в украинской рубашке. И будет петь, плясать и рассказывать нам сказки.
Наоборот. Приехал строгий высокий человек. Не очень старый, не очень седой. Поразительно красивый. Бритый. В черном сюртуке. И в руках у него был маленький бархатный молитвенник и красные костяные четки.
И я удивился, что у нас такой дедушка. И захотел с ним о чем-нибудь поговорить. Но с нами, с детьми, он не стал разговаривать. Он только немного поговорил с папой. А маме сердито сказал:
– Сами виноваты, сударыня. Слишком много народили детей.
И тогда мама заплакала и ушла в свою комнату.
И я еще больше удивился, что у нас такой дедушка, который недоволен тем, что у мамы родились дети, среди которых был я.
И мне непременно захотелось узнать, что делает дедушка в своей комнате, из которой он почти не выходит и никому не позволяет входить в нее. Наверно, он там делает что-нибудь исключительно важное.
И вот я приоткрываю дверь и тихо вхожу в комнату.
Строгий дедушка ничего не делает. Он сидит в кресле и просто ничего не делает. Неподвижно смотрит на стену и курит длинную трубку.
Увидев меня, дедушка спросил:
– Что тебе здесь нужно? И зачем ты вошел ко мне не постучавшись?
И тогда я рассердился на моего дедушку и сказал ему:
– В конце концов, это наша квартира. Если хотите знать – это моя комната, а меня переселили к сестрам. Зачем я буду стучать в свою комнату?
Дедушка бросил в меня свои четки и закричал. Потом он пошел и пожаловался моему отцу. А отец пожаловался матери.
Но мама не стала меня бранить. Она сказала:
– Ах, скорей бы он уехал. Он никого не любит. Он вроде твоего отца. У него закрытое сердце.
– А у меня тоже закрытое сердце? – спрашиваю я.
– Да, – говорит мать, – по-моему, и у тебя закрытое сердце.
– Значит, я буду такой же, как дедушка?
Целуя меня, мать сквозь слезы говорит:
– Да, наверно, и ты будешь такой же. Это большое несчастье – никого не любить.
На улицах беспорядки. Побили городового на углу. Жандармы скачут на лошадях. Что-то происходит необычайное.
В нашей гимназии тоже творится что-то странное. Старшие ученики собираются в группы и о чем-то тихо беседуют. И малыши шалят больше обыкновенного.
Перемена. Мы бегаем по залу. Второклассники бегают с криком: «Бунтуйся». Я тоже присоединяюсь к ним и, размахивая рукой, кричу: «Бунтуйся».
Кто-то хватает меня за руку. Это классный наставник.
Он трясет меня за плечи и говорит:
– Повтори, что ты сказал.
– Я сказал «бунтуйся», – бормочу я.
Лицо у учителя делается каменным. Он говорит:
– Встань к стене под часами и стой до конца перемены. А завтра пусть мама зайдет ко мне.
Я стою под часами. Новое дело. Что случилось? Почему это нельзя кричать? Все кричали. А он, как коршун, налетел на меня и схватил за плечи.
На другой день мама возвращается от учителя встревоженной. Она идет к отцу и с ним долго беседует.
Потом родители зовут меня в свою комнату.