Собрание

Сегодня прогулка на катерах. Мы долго тащимся к Днепру. Там нас ждет небольшой облезлый теплоходишко. Ехать скучно. Какие-то очень толстые дядьки крутятся вокруг директора, похлопывая себя по животу, изрекают, говорят истины вроде «Театр — это высокое искусство». Юрский в зеленой рубахе с крыльями жар-птицы, он ухаживает за Немченко, но кажется, ему скучно. На солнечной стороне сидит Валя. Я подхожу к ней. «Ленка, давай я сошью тебе белую юбку. Ленка, мне так тоскливо. Заходи, может, станет легче. Ленка, ты выдающаяся личность». Теплоход подходит к острову. Толкаясь, все сходят по узкому деревянному трапу. Ноги вязнут в крупном горячем песке. Мы устраиваемся под кустом. Переодеться негде, я захожу за кустик, засовываю в мамину сумочку непредусмотрительно надетые розовые штаны. Все переодеваются, стараясь не смотреть друг на друга. Бежим купаться. Я долго ныряю. Подплывает Леша: «Давай научу тебя плавать. Ложись». Я ложусь на спину. «Да на брюхо!». Я смущаюсь и плыву к Кирке. Кирка очень смешной в голубой купальной шапочке. Трусы доходят ему до колен. Рядом с Киркой Толя, он просит меня встать подальше и ныряет. Он долго плывет. Под водой он случайно касается моей ноги. Красный как рак, он всплывает на поверхность. «Леночка, извини меня, пожалуйста». — «Ладно». Я ныряю и долго держусь пальцами за дно. Какой-то театральный начальник горячо кричит на весь остров: «Я ездил с МХАТом, они лежали на песочке и разговаривали об искусстве. А вы — вы живые люди». Живые люди орали на весь остров, прыгали с парохода в воду, играли в мяч. Какой-то парень поднимал девушек себе на плечи и толкал вниз. Воздух прозрачный, но густая, тупая тоска окрашивает все вокруг в серые тона. Болит голова. Полицеймако стоит на палубе и, потрясая десяткой, сильным артистическим басом зовет буфетчицу: «Где ты, где ты, дитя мое, продай мне водку!». Пора ехать назад. Я беру сумки Люси Макаровой и свои и босиком уныло бреду к катеру. Сзади идет Юрский: «Леночка, давай помогу». — «Нет, спасибо». Я поднимаюсь по скользкому тинистому трапу. На теплоходе все пьяные.

В городе мы сели в такси.

VIII. Я и Кирка

Кирка — театральный ребенок, довольно стеснительный, со своими принципами, хотя не всегда идет прямым путем. Единственное, что в нас общего, это что я тоже театральный ребенок и тоже со своими принципами. Когда мне становится скучно и хочется поиграть в карты, я звоню Кире и он приходит. Играем мы в «66» или в «японский преферанс». Кира всегда проигрывает. Во время игры мы ведем длинные разговоры, чаще всего о театре, ребятах, иногда о любви. Мы составляем списки актеров, которые нам нравятся, сыплем цитатами из пьес.

— Кира, а кто тебе нравится?

— Одна девочка из нашего двора. Она младше меня на год.

— Как ее зовут?

— Света.

— А ты серьезно в нее влюблен?

— Да. А кто тебе нравится, Лена?

— Угадай.

— Мальчишка?

— Нет.

— Взрослый?

— Да.

— Из театра?

— Да.

— Артист?

— Да.

Кира называет несколько фамилий.

— Может быть, Юрский?

— Нет.

— А кто же?

— Угадай.

Он опять называет несколько фамилий.

— Юрский?

— Да.

— А чего же ты говорила?

— Так.

— Лена, знаешь, Вовка в тебя влюблен.

— Новость! А ты с Толькой поссорился?

— Да! Он собака. Знаешь, какие гадости делает?

— Какие?

— Да вообще подлец. Например, заставляет целоваться в губы.

— Зачем?

— А я откуда знаю.

— А другие мальчишки тоже так делают?

— Самые сволочи.

— А зачем?

— Знаешь, какие мальчишки бывают. У нас в классе один есть. Ко всем девчонкам лезет целоваться.

— А зачем ему это надо?

— А зачем дядькам это надо?

— В таком возрасте?

— А что ты думала? В четвертом классе еще не так хочется, а в пятом уже сильнее.

Мы несколько минут молчим. Кира отчаянно проигрывает. «Моряки, что вы делаете? На кого оружую поднимаете? На свой родной комитет», — говорит он басом.

— Кира, а кем ты хочешь быть?

— Артистом.

— А ты пробовал когда-нибудь писать?

— Да.

— Расскажи.

Кирка садится в кресло. Краснея и волнуясь, рассказывает историю о каком-то ауле, двух коммунистах, бандите и девушке. Я объясняю ему недостатки. Он говорит: «А мальчишкам нравилось». — «Еще бы. У тебя и война есть, и выстрелы, и любовь». — «Конечно».

— А ты кем будешь?

— Не знаю.

— А ты писала?

— Да.

— О чем?

— О любви, о дружбе, о театре и мальчишках, но когда была во втором классе, писала и про войну. Даже пьеса есть — незаконченная.

Мы поиграли еще немножко и пошли в театр. Мы единственные дети в театре, но контролерша к нам привыкла, и мы видели уже все спектакли по нескольку раз. Часов в одиннадцать Кирка идет домой, а я к Корогодским. К Зиновию Яковлевичу приехала жена — тетя Люся. Сначала я держалась с ней официально, но теперь мы дружим. Сегодня мы с ней читаем французский журнал, она здорово знает этот язык. «Тетя Люся, знаете, у меня болит башка, и вообще я сегодня психо-ненормальная, поэтому я пойду домой».

Дома я читаю Моэма «Бремя страстей человеческих». Эта книга произвела на меня какое-то странное впечатление — очень острое и болезненное. Раньше она не произвела бы на меня такое впечатление, но теперь все мои чувства лежат на поверхности.

IX. Собор