Собор Парижской Богоматери

– Я и так его помню, – сказала затворница. – Второй день в моей кружке нет ни капли воды.

Помолчав немного, она добавила:

– В праздники меня всегда забывают. Да это и хорошо. К чему людям думать обо мне, когда я о них не думаю? Потухшим угольям – холодная зола.

И, как бы утомленная этой длинной речью, она опять уткнулась головою в колени.

– Ну, так что же, принести вам горячих угольев? – спросила добрая, но простоватая Ударда, понявшая последние слова затворницы в том смысле, что та все еще продолжает жаловаться на холод.

– Горячих угольев? – каким-то странным тоном повторила затворница. – А могут ли эти уголья согреть ту бедную малютку, которая уже пятнадцать лет лежит в земле?

Она вся дрожала, как в злейшей лихорадке; голос ее вдруг зазвенел, глаза загорелись огнем. Привстав на колени, она протянула свою костлявую руку к Эсташу, смотревшему на нее изумленными глазами, и громко крикнула:

– Уведите скорее отсюда этого ребенка, а не то и его унесет цыганка!

С последними словами она упала ничком на пол и ударилась лбом о каменный пол кельи с таким звуком, точно и ее лоб был каменный. Стоявшие за окном женщины подумали, что она умерла. Однако немного спустя она зашевелилась и поползла на коленях в тот угол, где находился башмачок. У посетительниц не хватило духа подсмотреть, что она там будет делать; но они вскоре услыхали звуки бессчетных поцелуев вперемежку со вздохами, раздирающими душу воплями и какими-то глухими ударами, точно затворница билась головою об стену. Потом, после одного из таких ударов, такого сильного, что все три женщины невольно вздрогнули, в келье вдруг все затихло.

– Боже мой! Не покончила ли она с собой? – сказала Жервеза, пытаясь просунуть голову сквозь толстые прутья оконной решетки. – Сестра Гудула! Сестра Гудула, послушайте! – кричала она.

– Сестра Гудула! – повторяла за нею и Ударда.

– Так и есть, – продолжала Жервеза. – Она не движется… Наверное, умерла… Гудула! Гудула!

Магиета, едва владевшая собою от охватившего ее волнения, до сих пор молчала, не будучи в состоянии говорить от душивших ее слез. Сделав над собою усилие, она отстранила подруг.

– Погодите, я попробую, – сказала она и крикнула в окно: – Пакета! Пакета! Шанфлери!

Ребенок, нечаянно вызвавший взрыв ракеты, дунув на ее тлевший фитиль, и получивший при этом ожоги лица, не мог бы испугаться так, как испугалась Магиета действия произнесенного ею имени.

Дрожа всем телом, отшельница вскочила на свои босые ноги и одним скачком очутилась у окна. Глаза ее так страшно сверкали, что все три посетительницы, подхватив ребенка, в ужасе бросились бежать от кельи.

Страшная фигура отшельницы, плотно прильнув к решетке окна, закричала им вслед с безумным смехом:

– А! Это цыганка меня зовет!

Вдруг ее блуждающий взгляд остановился на позорном столбе.

Увидев происходившую там сцену, она, с искаженным от бешенства лицом, просунула сквозь решетку свои иссохшие, как у скелета, руки и крикнула диким голосом:

– Так это опять ты, нечестивая египтянка! Это ты меня зовешь, гнусная воровка детей?! Будь же ты проклята! Проклята! Проклята!

IV. Слеза за каплю воды

Эти слова явились как бы связующим звеном между двумя сценами, происходившими в двух пунктах Гревской площади: в «Крысиной норе» и у позорного столба. Первая сцена, уже описанная нами, не имела других свидетелей, кроме трех известных читателю женщин; вторая же, предстоящая еще описанию, происходила на глазах всей той толпы, которая, как мы видели выше, собиралась вокруг позорного столба и виселицы.

Толпа, привлеченная видом тех четырех сержантов, которые с девяти часов утра заняли свои места у четырех углов площадки со столбом, поняла, что предстоит какое-нибудь интересное зрелище: если и не повешение, то, по крайней мере, наказание плетьми, отрезание ушей или что-нибудь в этом роде. Мало-помалу эта толпа возросла до таких размеров, что сержанты, на которых она слишком бесцеремонно напирала, не раз вынуждены были «осаживать» ее, как тогда выражались, ударами плети или крупами своих лошадей.

Публика, давно приученная подолгу ожидать зрелищ на этой площади, не выказывала особенного нетерпения. Для развлечения она рассматривала позорный столб, представлявший собою очень простое сооружение в виде полого внутри куба из камней футов в десять вышиной. Несколько крутых ступеней из неотесанного камня, носивших громкое название лестницы, вели к устроенной наверху площадке, где виднелось дубовое колесо, лежащее горизонтально. Приговоренного к наказанию плетьми ставили на колесо на колени со связанными назад руками. Скрытый в столбе ворот посредством зубчатой оси приводил колесо в движение: вращаясь вокруг своей оси, колесо продолжало оставаться в горизонтальном положении, так что осужденный поворачивался лицом последовательно во все стороны площади. Это называлось «вертеть» преступника.