Собор Парижской Богоматери

Благодушное настроение, овладевшее королем с той минуты, как его известили о бунте против дворцового судьи, сквозило во всем. Проявленное им необычайное милосердие являлось немаловажным его признаком. Тристан-Отшельник хмуро поглядывал из своего угла, точно пес, которому кость показали, а дать не дали.

Король между тем весело выбивал пальцами на ручке кресла понтодемерский марш. Хотя он и знал науку притворства, но умел лучше скрывать свои заботы, чем радости. Порою эти внешние проявления удовольствия при всякой доброй вести заходили очень далеко: так, например, узнав о смерти Карла Смелого, он дал обет пожертвовать серебряные решетки в храм святого Мартина Турского, а при восшествии на престол забыл распорядиться похоронами своего отца.

­ Да, государь, ­ спохватился внезапно Жак Куактье, ­ что же ваш острый приступ болезни, ради которого вы меня сюда вызвали?

­ Ой! ­ простонал король. ­ Я и в самом деле очень страдаю, мой милый. У меня страшно шумит в ушах, а грудь словно раздирают огненные зубья.

Куактье взял руку короля и с ученым видом стал щупать пульс.

­ Взгляните, Копеноль, ­ сказал, понизив голос, Рим. ­ Вот он сидит между Куактье и Тристаном. Это весь его двор. Врач ­ для него, палач для других.

Считая пульс короля, Куактье выказывал все большую и большую тревогу. Людовик XI смотрел на него с некоторым беспокойством. Куактье мрачнел с каждой минутой. У бедного малого не было иного источника доходов, кроме плохого здоровья короля. Он извлекал из этого все, что мог.

­ О-о! ­ пробормотал он наконец. ­ Это в самом деле серьезно.

­ Правда? ­ в волнении спросил король.

­ Pulsus creber, anhelans, crepitans, irregularis [150], ­ продолжал лекарь.

­ Клянусь Пасхой!

­ При таком пульсе через три дня может не стать человека.

­ Пресвятая Дева! ­ воскликнул король. ­ Какое же лекарство, мой милый?

­ Об этом-то я и думаю, государь.

Он заставил Людовика XI показать язык, покачал головой, скорчил гримасу и после всех этих кривляний неожиданно сказал:

­ Кстати, государь, я должен вам сообщить, что освободилось место сборщика королевских налогов с епархий и монастырей, а у меня есть племянник.

­ Даю это место твоему племяннику, милый Жак, ­ ответил король, только избавь меня от огня в груди.

­ Если вы, ваше величество, столь милостивы, ­ снова заговорил врач, ­ то вы не откажете мне в небольшой помощи, чтобы я мог закончить постройку моего дома на улице Сент-Андре-дез-Арк.

­ Гм! ­ сказал король.

­ У меня деньги на исходе, ­ продолжал врач, ­ а было бы очень жаль оставить такой дом без крыши. Дело не в самом доме, ­ это скромный, обычный дом горожанина, ­ но в росписи Жеана Фурбо, украшающей панели. Там есть летящая по воздуху Диана, столь прекрасная, столь нежная, столь изящная, столь простодушно оживленная, с такой прелестной прической, увенчанной полумесяцем, с такой белоснежной кожей, что введет в соблазн каждого, кто слишком пристально на нее посмотрит. Там есть еще и Церера. Тоже прелестная богиня. Она сидит на снопах в изящном венке из колосьев, перевитых лютиками и другими полевыми цветами. Ничего нет обольстительнее ее глаз, ее округлых ножек, благородней ее осанки и изящней складок ее одежды. Это одна из самых совершенных и непорочных красавиц, какие когда-либо породила кисть художника.

­ Палач! ­ проворчал Людовик XI. ­ Говори, куда ты клонишь?

­ Мне необходима крыша над всей этой росписью, государь. Хоть это пустяки, но у меня нет больше денег.

­ Сколько же надо на твою крышу?

­ Полагаю… медная крыша с украшениями и позолотой ­ не больше двух тысяч ливров.

­ Ах, разбойник! ­ воскликнул король. ­ За каждый вырванный зуб ему приходится платить бриллиантом.

­ Будет у меня крыша? ­ спросил Куактье.

­ Будет, черт с тобой, только вылечи меня.

Жак Куактье низко поклонился и сказал:

­ Государь! Вас спасет рассасывающее средство. Мы положим вам на поясницу большой пластырь из вощаной мази, армянского болюса, яичного белка, оливкового масла и уксуса. Вы будете продолжать пить настойку, и мы ручаемся за здоровье вашего величества.

Горящая свеча притягивает к себе не одну мошку. Мэтр Оливье, видя такую необыкновенную щедрость короля и считая минуту благоприятной, также приблизился к нему.

­ Государь…

­ Ну что там еще? ­ спросил Людовик XI.

­ Государь! Вашему величеству известно, что мэтр Симон Раден умер?

­ Ну и что?

­ Он состоял королевским советником по судебным делам казначейства.

­ Дальше что?

­ Государь! Теперь его место освободилось.

При этих словах на надменном лице мэтра Оливье высокомерное выражение сменилось угодливым. Только эти два выражения и свойственны лицу царедворца. Король взглянул на него в упор и сухо сказал:

­ Понимаю.

Затем продолжал: