Собор Парижской Богоматери

По временам хозяйка тихонько заговаривала с ним, и он охотно, но с какой-то неловкой и принужденной любезностью отвечал ей. По улыбкам, по незаметным условным знакам, по быстрым взглядам г-жи Алоизы, которые она, тихо разговаривая с капитаном, бросала в сторону своей дочери Флёр-де-Лис, нетрудно было догадаться, что речь шла о состоявшейся помолвке или о предстоящем в скором времени бракосочетании молодого человека с Флёр-де-Лис. А по холодности и смущению офицера было ясно, что ни о какой любви, с его стороны во всяком случае, тут не могло быть и речи. Все черты его лица выражали чувство неловкости и скуки, которое в наше время гарнизонные подпоручики прекрасно выразили бы так: «Собачья служба!»

Но достопочтенная дама, гордившаяся своею дочерью, со свойственным матери ослеплением не замечала равнодушия офицера и всеми силами старалась обратить его внимание на то, с каким изумительным совершенством Флёр-де-Лис втыкает иглу или распутывает моток ниток.

— Ну взгляните же на нее! Она нагибается! — притягивая его к себе за рукав, шептала ему на ухо г-жа Алоиза.

— Да, в самом деле, — отвечал молодой человек и снова бесстрастно и рассеянно умолкал.

Минуту спустя ему снова приходилось наклоняться, и г-жа Алоиза шептала ему:

— Вы видели когда-нибудь личико оживленнее и приветливее, чем у вашей нареченной? А этот нежный цвет лица и белокурые волосы! А ее руки! Разве это не само совершенство? А шейка! Разве своей восхитительной гибкостью она не напоминает вам лебедя? Как я порой вам завидую! Как вы должны быть счастливы, что родились мужчиной, повеса вы этакий! Ведь, правда, красота моей Флёр-де-Лис достойна обожания и вы влюблены в нее без памяти?

— Конечно, — отвечал он, думая о другом.

— Ну поговорите же с ней! — сказала г-жа Алоиза, легонько толкая его в плечо. — Скажите ей что-нибудь. Вы стали что-то очень застенчивы.

Мы можем уверить нашего читателя, что застенчивость отнюдь не была ни добродетелью, ни пороком капитана. Он, однако, попытался исполнить то, что от него требовали.

— Что изображает рисунок вышивки, над которой вы работаете? — подойдя к Флёр-де-Лис, спросил он.

— Я уже три раза объясняла вам, что это грот Нептуна, — с легкой досадой ответила Флёр-де-Лис.

Очевидно, Флёр-де-Лис понимала гораздо лучше матери, что означает рассеянность и холодность капитана.

Он почувствовал необходимость как-нибудь продолжить разговор.

— А для кого предназначается вся эта нептунология?

— Для аббатства Сент-Антуан-де-Шан, — не глядя на него, ответила Флёр-де-Лис.

Капитан приподнял уголок вышивки.

— А кто этот здоровенный латник, который изо всех сил дует в трубу?

— Это Тритон, — ответила она.

В отрывистых ответах Флёр-де-Лис слышалась досада. Молодой человек понял, что надо шепнуть ей что-нибудь на ухо: какую-нибудь любезность, какой-нибудь вздор — все равно. Он наклонился к ней и сказал:

— Почему ваша матушка все еще носит украшенную гербами робу, как носили наши бабки при Карле Седьмом? Скажите ей, что теперь это уже не в моде и что крюк и лавр[94], вышитые в виде герба на ее платье, придают ей вид ходячего каминного украшения. Теперь не принято восседать на своих гербах, клянусь вам!

Флёр-де-Лис подняла на него свои прекрасные глаза, полные укоризны.

— И это все, в чем вы мне можете поклясться? — тихо спросила она.

А в это время достопочтенная г-жа Алоиза, восхищенная тем, что они наклонились друг к другу и о чем-то шепчутся, проговорила, играя застежками своего часослова:

— Какая трогательная картина любви!

Смутившись еще больше, капитан снова обратил внимание на вышивку.

— Чудесная работа! — воскликнул он.

Коломба де Гайльфонтен, красавица-блондинка с нежной кожей, затянутая в голубой дамасский шелк, обратившись к Флёр-де-Лис, робко вмешалась в разговор, надеясь, что ей ответит красавец-капитан.

— Дорогая Гонделорье! Вы видели вышивки в особняке на Рош-Гийон?

— Это тот самый особняк, за оградой которого находится садик кастелянши Лувра? — спросила, смеясь, Диана де Кристейль; у нее были прелестные зубы, и она смеялась при всяком удобном случае.

— И где стоит большая старинная башня, оставшаяся от древней ограды Парижа? — добавила Амлотта де Монмишель, хорошенькая кудрявая цветущая брюнетка, имевшая привычку вздыхать так же беспричинно, как беспричинно смеялась ее подруга.

— Милая Коломба! Вы, по-видимому, говорите об особняке де Беквиля, жившего при Карле Шестом? Да, правда, там были великолепные гобелены, — заметила г-жа Алоиза.

— Карл Шестой! Карл Шестой! — проворчал себе под нос молодой капитан, покручивая усы. — Боже мой, какую старину помнит эта почтенная дама!

Госпожа Гонделорье продолжала:

— Да, да, прекрасные гобелены. И такой искусной работы, что они считаются редкостью!

В эту минуту Беранжера де Шаншеврие, тоненькая семилетняя девочка, глядевшая на площадь сквозь резные трилистники балконной решетки, воскликнула, обращаясь к Флёр-де-Лис:

— Посмотрите, дорогая крестная, какая хорошенькая плясунья танцует на площади и бьет в бубен, вон там, среди этих грубых горожан!

Действительно, слышна была громкая дробь бубна.