Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные

Об этом предстоит помнить, когда мы продолжим наше исследование религии. Стоит завести разговор о религии, и начинается долгое перечисление злодейств, совершенных во имя Бога, причем почти всегда – в противостоянии каких-нибудь религиозных групп. Так смею ли я при всех этих свидетельствах заявить, будто религия улучшает нам жизнь? И могу ли я назвать ее адаптацией? Легко. Легко до тех пор, пока мы понимаем приспособленность в относительных терминах. Очень важно подчеркнуть, что с эволюционной точки зрения поведение можно объяснить, но это не дает ему этического оправдания. Аморальное поведение почти неизбежно приносит пользу индивиду или группе, придерживающимся такой модели, – другой причины, почему аморальность искушает, нет. Эволюция не требуется для того, чтобы изрекать такие банальности. Религиозные дискуссии о свободе воли не слишком отличаются от разговоров эволюционистов о том, как особи преследуют собственный интерес. Незашоренные верующие вполне отдают себе отчет: стоит решить проблему свободы воли личности внутри религиозных групп – и это может привести к еще большим проблемам с вопросом о воле группы в отношении других групп. И эти параллели между религиозной и эволюционной мыслью неслучайны: истоки обеих – в фундаментальной проблеме социальной жизни и в ее частичном решении, скрытом в самой сути религии и объяснимом в свете теории многоуровневого отбора.

Заметим, что приспособленность не только относительна, она еще и имеет ограниченную сферу применения. Английская система мер, со всеми ее футами и дюймами, уступает системе метрической, но кое-кто ею пользуется – по привычке. Цена перехода на метрическую систему для таких людей превышает пользу, которую принесет этот переход – по крайней мере в близкой перспективе. Это «эффект большинства», и таких примеров можно привести в избытке как из области эволюции биологической, так и из области эволюции культурной. IBM-PC-совместимые компьютеры имеют преимущество над компьютерами Apple, а текстовый редактор Microsoft Word – над аналогичными программами именно из-за эффекта большинства. Два этих примера не ставят под сомнение принцип эволюции, согласно которому она представляет собой процесс максимального повышения приспособленности. Они лишь иллюстрируют ее ограниченность, которая, в свою очередь, ясно выражена в метафоре адаптивного ландшафта[23]. Представьте два холма: один – маленький, он символизирует английскую систему мер с ее низкой приспособленностью, а другой, большой – метрическую систему мер с ее высокой приспособленностью. В нашем примере эволюция – это восхождение в гору, но если начать этот процесс на склоне малого холма, то в лучшем случае удастся забраться на его же вершину. При переходе с малого на большой холм требуется пересечь долину низкой приспособленности, и вот этому эволюционный процесс, по сути, противится. Чем сложнее пройти по адаптивному ландшафту, тем больше развивающаяся система будет отражать свою исходную точку (тот самый холм, с которого начался путь) и тем вероятнее, что она потерпит неудачу, пытаясь найти оптимальное решение в глобальном плане[24].

Третья трудность затрагивает механизмы наследственности. У людей ген серповидных эритроцитов (S) является адаптацией к малярии, но не переносится от поколения к поколению и не фиксируется в генах потомства, потому что дает выгоду организму-носителю лишь в гетерозиготной форме (AS), а в гомозиготной (SS) ведет к появлению изнуряющей анемии. В итоге мы имеем генетический полиморфизм, при котором некоторые особи защищены от малярии (AS), тогда как большинство либо не защищены вовсе (AA), либо страдают от генетического дефекта (SS). Вот это адаптация! В общем, чем больше мы усложняем механизмы генетической наследственности, делая гены пригодными в одной конфигурации и непригодными в другой, тем более запутанным становится процесс адаптации.