Собор

— Нет, моя прелесть. Как и я, всего лишь архитектор. Позвольте же вам представить: мсье Огюст де Монферран.

— Как звучно! — воскликнула мадемуазель де Боньер, наконец обернувшись. — Я очень рада вам, мсье… Я…

Слова застряли у нее в горле. Лицо, только что покрытое легким, свежим румянцем, залила смертельная бледность, однако мгновение спустя оно вспыхнуло еще ярче, на щеках зацвели алые пятна, губы задрожали. Она вскочила с кресла, распахнув невольно свой халат, открывая белый хитон амазонки. Руки ее вскинулись, протянулись вперед, и она вскрикнула, задыхаясь, захлебываясь от смятения и восторга:

— Анри?!!

Огюст так и застыл перед нею, совершенно ничего не разумея. Он растерялся бы куда меньше, если бы встретил полное равнодушие или даже презрение. Что бы это могло значить? Что значит это имя, забытое имя его детства, в устах незнакомой женщины?

— Анри? — повторил он недоуменно. — Почему вы… Откуда вы знаете мое имя, мадемуазель?

Девушка отшатнулась. Опять погас ее румянец, руки тотчас упали.

— Так вы не узнали меня? — произнесла она глухо, с таким отчаянием, что ему стало еще больше не по себе.

Но почти тотчас же наездница рассмеялась и, смеясь, опять упала в свое кресло.

— О, какая же я дурочка! Извините меня. Я думала, вы пришли именно ко мне. Я думала, вы искали меня. Нелепая мысль! Извините.

И в это самое мгновение Огюст ее действительно узнал. Он вспомнил эти черные глаза странной формы, этот тонкий рот с губами, еще сохранившими отчасти полудетскую пухлость, этот взлет ресниц, эту гордую, ненарочитую пластичность движений и царственную посадку головы. Он вспомнил ее голос.

— Элиза! — закричал он, бросаясь к креслу и вопреки всяким приличиям хватая девушку за руки. — Элиза Боннер! Святая дева Мария! Это вы?!

— Узнал! — прошептала она и зажмурилась, но это не помогло: слезы пробились из-под ее век и потекли по щекам. — Узнал… Не сердитесь, пожалуйста, Анри, что я так… Но вы обещали меня найти!

— Как же я мог?! Откуда же я знал?! После ранения я не мог вспомнить даже название городка, где мы встретились. Но я знал, Элиза, что мы все же увидимся, только не думал, что вы станете такой красавицей!

Человек никогда не лжет так убедительно и пылко, как в минуты волнения и душевного подъема. Кроме того, Огюст даже не понимал до конца, что лжет. Название городка он, разумеется помнил великолепно, а во всем остальном не так уж сильно преувеличивал.

— Вот так штука! — воскликнул, опомнившись, Тони. — Так выходит, вы знакомы давно?

— Это — моя спасительница, Антуан, моя маленькая Армида![17]Я же тебе рассказывал пять лет назад… Господи, вот это встреча, черт бы меня побрал! Мог ли я думать, а?

— Могли ли вы думать, что я стану циркачкой? — смеясь и отирая слезы рукавом халата, спросила Элиза.

— Мне в голову не пришло бы искать вас здесь! — вполне уже искренно сказал Огюст. — И… и отчего вы мадемуазель Пик де Боньер?

— В цирке это принято, — она встала, не отнимая у него своих рук, лишь в смущении скользнув глазами по распавшимся полам халата. — А вот отчего вы мсье де Монферран?

Он расхохотался:

— Да, это вы, вы — прежняя Элиза! Не знаю, как вам выразить… Я ужасно рад. Да что там — просто счастлив!

— И я не меньше, — проговорил Антуан, искусно скрывая досаду и незаметно пятясь к двери. — Мадемуазель, напомните ему, когда он придет в себя, что это я его сюда привел. Ну, а пока повремените с объятиями — дайте мне время достойно удалиться…

Он исчез.

Минуту, а может быть и две, Огюст и Элиза молчали. Потом он поцеловал ее руку и уже тихо, очень серьезно спросил:

— Ну а все-таки, что-то ведь случилось? В вашей жизни что-то произошло, да? Где ваши родные? Как вы попали в цирк?

— По доброй воле… — просто и спокойно ответила девушка, — по доброй воле, Анри. Три года назад я сбежала из дому с цирковым балаганом. Год назад попала сюда.

— Но почему? Но зачем вы это сделали? — вновь настойчиво спросил молодой человек. — Вам там было плохо?

Она улыбнулась:

— Здесь мне лучше. И потом, я мечтала оказаться в Париже.

Сказать больше она уже не могла. Но Огюст и так все понял.

— Вы искали меня? — спросил он.

— Да, — просто ответила Элиза и не отстранилась, когда он, рванувшись к ней, стремительно и жарко обнял ее.

VII

С этой ночи начались их странные, не до конца понятые ими самими отношения. Спокойно, с радостью Элиза отдалась человеку, которого любила все эти пять лет. А он почувствовал себя счастливым, совершенно счастливым, как в детстве, как в те далекие упоительные минуты детства, когда его отец вскакивал в седло с маленьким Анри на плечах, посылал коня вскачь — и небо мчалось над головой малыша; или когда его юная мать, в белом кисейном платье, бегала за ним по цветущему скату холма, цветы щекотали ему лицо, а смех ее настигал и дразнил, подгоняя бежать, но вот теплые руки хватали его под мышки, вскидывали — и он, хохоча, барахтался у нее на груди.

Этих минут, в которых, как в вечности, хотелось утонуть и раствориться, было, как ему казалось теперь, слишком мало… Он стал забывать неповторимое чувство блаженства. И теперь испытал его вновь.