Собор

Что же до крипты, а мы ее выкопаем, там непременно должны расти деревья Ветхого Завета, в память о котором и устраивается эта часть храма. Поэтому, невзирая на климат, там надобно выращивать виноград, пальмы — знак вечности, кедр, который, благодаря своей не поддающейся порче древесине иногда связывается с мыслью об ангелах, а еще маслины, фиги — образ Святой Троицы и Бога Слова, ладан, кассию, мирру или алой, символ совершенного человечества Иисуса Христа, и теревинфы — а они что, собственно, означают?

— По Петру Капуанскому, Крест и Церковь; святых, по святому Мелитону; учение иудеев и еретиков, по Клервоскому анониму; что же до капель их сока, то это слезы Христовы, если верить святому Амвросию, — разъяснил аббат Плом.

— Много уже сделано, а церковь все не завершена; мы идем ощупью, без всякой последовательности. Мне бы хотелось, чтобы у входа в храм на месте чаши со святой водой рос очищающий иссоп. Но из чего делать стены, если мы отказались от использования реальной, но недостроенной базилики?

— Возьмите значение самих стен и переведите его на язык растений, — сказал аббат Плом. — Четыре стены изображают четырех евангелистов. Можете это передать?

Дюрталь, покачав головой, ответил:

— Вот в мистической фауне евангелисты представлены — это тетраморф; двенадцать апостолов имеют единозначные соответствия среди камней, и в их числе, естественно, евангелисты: Иоанн связан с изумрудом, знаком непорочности и веры, Матфей с хризолитом, отметиной мудрости и бдения, но ни деревья, ни цветы, кажется, на их место не подставляются… а впрочем, нет. Апостол Иоанн изображается гелиотропом, что служит аллегорией богодухновенности: на витраже церкви святого Ремигия в Реймсе евангелист изображен с круглым нимбом, над которым высятся два стебля этого растения.

И у апостола Марка было растение, которому в Средние века присвоили его имя: танезия.

— Танезия?

— Такая горькая пахучая трава с медно-красными цветами, что обильно растет в каменистых местностях и употребляется в медицине как антиспазматическое. Как и трава святого Георгия, она в числе прочих лечит нервные заболевания, а при них заступничество святого Марка, по-видимому, всего важнее.

Что до Луки, его можно помянуть букетами резеды, ибо сестра Эммерих рассказывает, что, когда он был врачом, этот цветок был его главным снадобьем. Он смешивал резеду с пальмовым маслом, освящал и помазывал крестообразно чело и уста болящих; бывало и так, что он делал настой на сухой траве.

Остается апостол Матфей; вот тут я сдаюсь: не вижу ни одного растения, которое можно разумным образом приписать ему.

— Ну вот вы сразу и лапки кверху, по-простому говоря! — вскричал аббат Плом. — А средневековая легенда нам сообщает, что его гроб источал бальзам, поэтому на иконах его писали с ветвью киннамона, символом благоухания добродетелей у святого Мелитона.

— И все равно лучше было бы взять остов настоящей церкви, воспользоваться тем, что грубая работа сделана, а из герменевтики цветов взять только подробности.

— Ну а ризница? — спросил аббат Жеврезен.

— Что ж, раз по «Рационалию» Дуранда Мендского ризница есть лоно Богоматери, мы изобразим ее девственными травами, как анемон, таким деревом, как кедр, который сопоставляет с Богородицей святой Ильдефонс^{72}. Теперь если хотим поместить туда священные предметы, то в богослужебном чине и в очертаниях некоторых растений найдем едва ли не точные указания. Например, необходим лен, из которого ткутся антиминс и напрестольные покровы. Нам предписаны маслина и бальзамический тополь, дающие бальзам и елей, ладанное дерево, дающее слезы ладана. Для чаш мы можем выбирать из цветов, служивших образцами золотых дел мастерам: белый вьюнок, хрупкий колокольчик и даже тюльпан, хотя из-за связи с магией у этого цветка дурная слава; очертания дарохранительницы передаст подсолнечник…

— Простите, — перебил аббат Плом, протирая очки, — но это же фантазии, выведенные из одних только вещественных подобий; это символика Нового времени, в сущности, и вовсе не символика. И не то же ли самое отчасти относится к некоторым толкованиям, которые вы берете у сестры Эммерих? Она же преставилась в 1824 году.

— Вот это неважно! — решительно возразил Дюрталь. — Сестра Эммерих — душа средневековая, ясновидящая; в наши дни жило только тело ее, а дух был далеко; она принадлежит не столько нашему времени, сколько старинному христианству. Можно даже сказать, что она во времени поднялась еще выше, жила еще раньше: фактически она современница Господа, жизнь Которого в своих книгах шаг за шагом и проследила.

Так что никак нельзя обойти ее мысли о символах; для меня ее свидетельства по авторитету равны свидетельствам святой Мехтильды, а та ведь родилась в первой половине века тринадцатого!