Собор

— Тебе какое дело? Хватит того, что ты в меня вцепился, как клещ. Чуть в грязь не свалил! Грубиян!

— Да что ж делать было? — Алеша грустно смотрел на хозяина. — Простите, ради бога! Ну а кабы вы его сильно покалечили? А он не виноват ведь… Я там с рабочими разговаривал…

— Опять во все лезешь! — Огюст едва сдержался. — Не виноват он, да? А воровал кто? Я?!

— Может, и он, — сказал Алексей. — Да вы ж его не за то… А сгрубил он со страху да с горя. Беда у него.

— Какая беда? — глухо спросил Монферран. — Ты у всех беду найдешь.

— Жена у него при смерти, Август Августович. Который год болеет. Холода ей, верно, здешние вредны. Итальянка тоже, из Рима… Он на лечение ее все деньги тратил, сам чуть не впроголодь жил, хоть и получают такие мастера, сами знаете, немало. Дочка их в услужение пошла тринадцати годков, чтоб отцу помочь. А жене все хуже да хуже. Доктор сказал: надо жену в Италию отправить, а не то конец! А этот Карлони-то, он любит ее… Вы уж его только с места не гоните! Он плохо работал потому, что ни про что уже и думать не мог. И своровал, верно, только ради того, чтоб спасти жену! Не губите человека! Он ведь плакал даже, Август Августович.

— Плакал? — глухо переспросил Монферран, вдруг ясно представив себе мастера Карлони плачущим.

— А как же! — Алексей заговорил еще поспешнее, стремясь закрепить произведенное впечатление. — Мне каменщики рассказали. Плачет и бормочет: «Прогонит меня француз, так я в Неве утоплюсь. Куда мне деваться? Пойду, в ноги ему упаду, чтоб не гнал!» А они ему: «Иди, иди, он об тебя вторую палку сломает!» Народ-то злой! Ну, он и еще сильнее заплакал. Пусть, говорит, покалечит лучше, да только не выгоняет!

— Жестокие люди! — прошептал Монферран, кривясь, как от боли. — Впрочем, я тоже жесток. Иди, иди, Алеша, спи и будь покоен. Я его не выгоню. Честное слово.

Измученный событиями этого дня, он не мог уснуть часов до трех ночи, а уснув так поздно, и проснулся позже обычного, часов около десяти.

Взглянув на часы, он вскочил с постели, кинулся умываться, накричал на Алексея за неполный кувшин воды и мятое полотенце, не стал завтракать, а проглотил наспех чашку чая, оделся, побрился и причесался с такой быстротой, точно делал это, собираясь в боевой поход, затем заметался по гостиной в поисках своей трости, но тут же вспомнил, куда она делась.

Без десяти одиннадцать он вылетел из дому, едва успев поцеловать Элизу, и бегом направился на строительство.

В одиннадцать он вошел в конторский сарайчик, расположенный вблизи неразобранных алтарных стен. Ему хотелось посмотреть записи мастеров об израсходованных материалах.

В сарае было человек шесть мастеров и подрядчик Крайков, строитель рабочих бараков. Все разом обернулись к архитектору и уставились на него, оторвавшись от своих дел. Но ни лицо, ни взгляд, ни походка Огюста — ничего не выдавало пережитого им смятения.

— Доброе утро, господа! — сказал Монферран с порога.

Все сразу закивали головами, здороваясь и с почти нескрываемым любопытством ожидая, что будет дальше, ибо в сарайчике, как нарочно, оказался в это время и мастер Карлони. Он стоял в глубине, возле стола, склонившись над раскрытой книгой для записей, и при появлении архитектора сразу склонился еще ниже, как-то весь пригнулся, будто хотел залезть под стол.

Огюст твердым шагом направился прямо к нему. Каменных дел мастер поднял голову от стола, и на лбу его Монферран увидел белое пятно пластыря, а на щеке косую жирную полосу пудры.

Карлони сделал едва заметное движение навстречу архитектору и съежился еще больше.

«Как бы и в самом деле не кинулся в ноги!» — с ужасом подумал Огюст и поспешно проговорил:

— Здравствуйте, Карлони.

— Здравствуйте, мсье, — ответил чуть слышно итальянец.

— Как дела у западного котлована? — голос начальника строительства был ровен и тих. — Блоки для укладки подготовлены?

Карлони вздрогнул всем телом и в неестественной тишине, разом поглотившей контору, пробормотал уже почти шепотом:

— Нет, мсье… Невозможно было… Прошел дождь, груды земли слиплись… Люди не могут справиться.

— А когда будет расчищено? — спросил Монферран.

— Завтра утром. К вечеру начнется обработка блоков.

Мастер втянул голову в плечи, будто вновь ожидал удара. Находившиеся в конторе люди перестали дышать.

— Хорошо, — произнес спокойно архитектор. — Спасибо.

В измученных глазах итальянца промелькнуло облегчение.

— Мне можно идти? — спросил он.

— Нет, постойте.

Огюст что есть силы вздохнул, чувствуя, как противный липкий комок застревает в горле. Но он сделал над собою усилие и необычайно звонким, почти ломающимся голосом произнес:

— Выслушайте меня, сударь. Вчера я нанес вам публичное оскорбление, за которое теперь прошу у вас извинения. Я сознаю, сколь отвратительным было мое поведение. Если можете, простите меня.

— Мсье! — вскрикнул пораженный Карлони.

Он побледнел, его глаза расширились, и Огюст вдруг заметил, что каменных дел мастер совсем молод, наверное, ровесник ему.