Собор

— О, много чего! — охотно отозвался Вигель. — Вы там названы полным невеждою, у вас будто бы нет должного образования, и все ваши утверждения об окончании Специальной архитектурной школы — вымысел, то есть ложь…

— Что-о-о?!

— Да постойте же, это не все. Написано, мсье, что вы — авантюрист, сумевший обмануть высокое начальство и занять незаслуженно высокое положение. И поведение ваше якобы во многом недостойно. К примеру, вы носите орден Почетного легиона, а на самом деле вас им никогда не награждали… Начальству вашему дается совет разобраться в ваших делах и понять, какому негодяю оно доверилось… Ну и множество еще тому подобных фраз. Право, всего я и не помню.

В этот момент архитектору показалось, что начальник канцелярии шутит либо добавляет что-то от себя, однако бледное лицо Вигеля было совершенно серьезно.

— Этого не может быть! — запальчиво и растерянно воскликнул Монферран, когда Вигель замолчал. — Кто… кто это подписал?! Кто посмел написать такое?!

— Написал человек, который вас знает. Вот что хуже всего, — проговорил Филипп Филиппович. — Записка была подана господином Модюи, членом нашего Комитета и, ежели вы знаете, членом-корреспондентом французского Королевского института. Должен сознаться, все написанное произвело впечатление на Академию.

Если бы в эту минуту треснул потолок комнаты и на голову Огюсту полился огненный дождь, и то он не испытал бы подобного потрясения. Имя, названное Вигелем, заставило его на миг задуматься, не сошел ли он с ума… Комната закружилась вокруг него… В ушах раздался чудовищной силы звон, и он что есть силы стиснул руками виски, чтобы не свалиться в обморок. Прозрачные струйки пота полились по его лбу, щекам, подбородку…

— Вам дурно? — с деланным испугом спросил Вигель, привставая в кресле.

— Нет, что вы! Мне даже весело! — Огюст говорил и не узнавал своего голоса: он стал вдруг сухим и колючим, жестким, как у человека злого и уже немолодого. — Да, да Модюи… Он меня действительно очень хорошо знает. И что Совет Академии? Ведь сегодня… Какое же число? А! Двадцать четвертое. Что предпринял Совет?

Вигель вздохнул:

— Ну, что вы хотите? Оленин тут же, на другой же день, собрал по этому поводу совещание. Дело-то нешуточное…

— И что решило совещание? — спросил Монферран, с самым равнодушным видом доставая платок и вытирая лицо и шею, совершенно мокрые от пота.

— Совещание, — сказал Филипп Филиппович, — отметило, что записка к архитектуре имеет весьма малое отношение, а является нападением одного архитектора на другого, то бишь, как выразился кто-то из них, спор архитекторов. Хм!

— А господин Модюи что сказал на это? — поинтересовался Огюст. — Защищал ли он свою принципиальность?

— А его там не было! — рассмеялся Вигель. — Как только записку прочитали, сей господин исчез с концами… А совещание решило в конце концов, что в таком деле и вас надобно выслушать, а самое главное, дело это подведомственно Комиссии построения, и записку туда и надо передать.

— Слава богу! — вырвалось у архитектора. — Бетанкур поймет что к чему.

— Бетанкур уже понял, — Филипп Филиппович взял новую понюшку табака из небольшой серебряной табакерки и, нюхнув его, опять весь покривился. — Ну и табак… Просто порох какой-то! Да, вот… генерала записка привела в самое дурное расположение, смею вас уверить. Я в жизни своей не слышал, чтобы он так крепко выражался. Больше всего его взбесило как раз то, что мсье Модюи, состряпав свой опус, представил его сразу Совету Академии, а самому генералу даже не показал. А ведь Бетанкур — начальник и над Модюи, и над строительством собора. Такого удара по самолюбию наш генерал не получал ни разу. Оленин теперь, полагаю, будет что есть силы стараться его успокоить… Господину президенту Академии ни с кем не хочется ссориться. Но Модюи-то как решился нажить себе такого врага? Покровители у него могучие и во Франции, и здесь, и все же… Надо иметь уж очень веские причины для подобного выступления.

Огюст весь вспыхнул:

— Значит, вы верите, сударь, тому, что он написал?! Вы верите, что его на это толкнули честность и любовь к истине, да?

— Помилуйте, Август Августович! — возопил чиновник. — При чем тут истина? Не трогайте старушку во гробе ея! Я не то имел в виду. Я хотел сказать, что у этого господина, видимо, есть веские причины не любить вас. Я угадал?

— Черт возьми, не знаю! — у Огюста уже не было сил сдерживаться, он и так сделал все, что только мог. — Не знаю, можно ли назвать веской причиной нашу с ним ссору, происшедшую семь с лишним лет назад. Это он меня оскорбил тогда, а не я его. Правда, я собирался его убить… Но, клянусь вам, только делал вид, в мыслях у меня такого не было. А вот теперь, да, теперь я убью его!

И выпалив эту сумасшедшую фразу, он вскочил с кресла и выбежал из комнаты, не успев заметить удовлетворенной усмешки Вигеля.

VIII

Темнело. За небольшими оконцами конторского сарайчика продолжала свой посвист бесконечная, нудная, унылая февральская метель.