Собор

Архитектор опять окинул взглядом реку-улицу и вдруг замер. Он увидел, как, огибая лодку, подскакивая на поднявшихся волнах, по Екатерининскому каналу, который они как раз пересекали, плывет деревянная скамья, а на ней, стоя на коленях, удерживается босая растрепанная женщина, прижимающая к себе двоих ребятишек: мальчика лет семи и девочку лет трех. Ее глаза, наполненные слезами, были обращены к лодке, охрипший от крика рот раскрыт, но из него уже не вылетало ни звука.

— Эй, парень! — крикнул Огюст лодочнику. — Быстро за ними! Надо их снять! Потонут сейчас…

— Не могу, ваша честь! — ответил лодочник. — Не взять более лодке… Нас тута семеро, да их трое, а лодка-то на шестерых — потонем…

— А, трус проклятый!

Выругавшись, архитектор вскочил, с неожиданной силой вырвал весло у великана-лодочника и одним точным движением направил лодку наперерез крутящейся в воде скамейке. Алексей, стоя на носу лодки, согнулся над водой и вытянул руки, чтобы принять тонущих.

— Отдайте весло! — возопил упавший от толчка лодочник.

— Молчи, бесстыжий! — цыкнул на него старик в шляпе. — Нельзя же дитев не спасти.

— Лодку мне утопите! — орал голубоглазый.

Не поворачивая головы, сквозь стиснутые от напряжения зубы архитектор тихо обронил лишь три слова:

— Двадцать пять целковых!

И лодочник, смирившись, тут же умолк.

Женщина с детьми была спасена в тот момент, когда скамья, на которой они удерживались, налетела на плывущую пустую будку городового и толчок перевернул ее ножками кверху.

Лодка сразу осела почти до самых бортов. Огюст отдал весло лодочнику, дрожащей от холода и усталости рукой вытащил бумажник, отыскал в нем двадцатипятирублевую бумажку, потом еще обещанный целковый и сунул парню в карман.

До Большой Морской доплыли минут за десять, но повернуть перегруженную лодку голубоглазому никак не удавалось, она черпанула бортом воду, а течение, к этому времени еще усилившееся, стало сносить ее.

— Потонем, ваша честь! — отчаянно рявкнул парень. — Много нас в лодке!

— Заткнись к лешему! — бросил Алексей и вдруг, перекрестившись, легким прыжком, даже не накренив лодку, ринулся за борт.

— Дурак! — вскрикнул Огюст.

В следующее мгновение он и сам уже был в воде и подумал, что на вид она гораздо холоднее: теплая одежда и необычайное возбуждение не дали почувствовать холод невской воды. Однако плыть было нелегко и непросто. Опомнившись, Огюст скинул с себя широкий плащ, и движения сразу стали свободнее. Плавал он великолепно и утонуть не боялся, тем более что сразу собрался и оправился от первого испуга.

«Вот же и дом виден, — подумал он. — Доплывем сейчас.»

Мимо неслись по воде какие-то бревна, стулья, проплыло кресло с лежащей на нем цветной подушкой, проползла перевернутая карета.

«Как стукнет в спину — и читай поминальную!» — пронеслось в голове Монферрана.

Он вдруг понял, что не видит ни впереди себя, ни рядом с собою Алексея, и в тревоге оглянулся. Алеша барахтался почти на том самом месте, где прыгнул в воду. Он отчаянно колотил руками и ногами, вздымая вокруг себя мутные фонтаны, фыркал, отплевывался и нисколько не подвигался вперед.

— Алешка! — закричал, подплывая к нему, Огюст. — Ты, черт эдакий, плавать не умеешь?!

— Не… — задыхаясь, ответил молодой человек, — не умею, Август Августович… Ни… ког… никогда не плавал…

— Я тебе дома голову оторву, герой окаянный!

Взяв Алексея за хлястик кафтана, Монферран невольно погрузился в воду, и ноги его коснулись тротуара улицы. Вода дошла ему только до плеч.

— Алеша! — отплевываясь, архитектор рассмеялся, хотя его уже начинала бить противная холодная судорога. — Что ты, как бегемот, бултыхаешься? Здесь же мелко. На ноги становись. Тут вон, мне по плечи, а ты выше.

— Не выше, а длиннее [53], — по-французски отозвался Алексей и с облегчением утвердился на скользком тротуаре.

До дома они добрались к одиннадцати часам. Элиза и Анна встретили их на парадной лестнице. Обе были еле живы от страха. Анна плакала навзрыд, а увидев Алексея, вдруг кинулась к нему, скользя на мокрых ступенях, и, схватившись за его плечи, чуть ли не повиснув на нем, уткнулась носом ему в грудь.

«Та-а-а-к! — подумал Огюст, обнимая между тем Элизу. — Если это зайдет дальше, чем следует, Джованни мне не простит».

Элиза не плакала. Ее глаза воспалились от одной только тревоги.

— Пойдем, Анри, — сказала она мужу. — Надо скорее переодеться. Алеша, живо и ты переодевайся!

Лестница, по которой они поднялись к себе на второй этаж, была заставлена какой-то домашней утварью, на ступенях сидели люди, по площадке бегал пегий поросенок и печально повизгивал. На коленях у матерей плакали дети. То были обитатели подвалов и нижнего этажа.

— Я их поила чаем, — сказала Элиза, отворяя незапертую дверь квартиры. — Кухарка наша не пришла, не смогла сегодня, так мы с Аней наварили сами немного супа для этих людей, ну и каши детям… В прихожей у нас, ты не пугайся, сидит одно семейство из подвала. Они спали, так полуголые выскочили. У них все имущество пропало. А в Аниной комнате спит Татьяна Андреевна, ну, та моя знакомая из нижней квартиры, с детьми…