«Если часовой в северной башне не будет снят огнем снайперов, в этом случае нужно стрелять по башне из гранатометов фугасными или (и) газовыми ракетами. Если и это не поможет, тогда вызвать к северной башне вертолет с пулеметчиками и вести огонь до тех пор, пока часовой не будет нейтрализован…»
Маллинс поднял глаза на Флинна.
– Нейтрализован… Господи, надо же так искалечить язык!
Флинн заметил, что улыбка Маллинса выглядела несколько натянутой.
– Постарайся докладывать нам обстановку по полевому телефону, – сказал он. – Не клади трубку на рычаг, чтобы мы слышали, что происходит…
Маллинс представил себе картину: он в предсмертных судорогах катается по полу, из его рта вырываются стоны.
Флинн между тем продолжал:
– Если тебе удастся уцелеть под снайперским огнем, значит, уцелеешь и от взрывов, и при пожаре.
– Это мало что изменит – я уже до полусмерти замерз.
Флинн подошел к окну, выходящему на запад, посмотрел на висящий там зелено-золотой флаг с изображением арфы, поблескивающий льдинками, и провел рукой по поверхности материи. Потом бросил взгляд на здание Рокфеллеровского центра: сотни окон все еще светились, и в них мелькали человеческие фигуры. Подняв с пола бинокль, он стал наблюдать. Вот какой-то мужчина жует сандвич. Молодая женщина, смеясь, разговаривает по телефону. Двое полицейских в форме пьют кофе. Кто-то, также смотревший в бинокль, махнул ему рукой. Флинн опустил бинокль и проговорил:
– У меня никогда не было ненависти к ним…
Маллинс кивнул:
– В этом нет ничего необычного… хотя всегда забываешь об этом… – Он повернулся к отцу Мёрфи. – Значит, время пришло, не так ли?
– Очевидно так.
Маллинс подошел прямо к нему и сказал:
– Попы, врачи и владельцы похоронных контор всегда заставляют меня дрожать сильнее, чем студеный северный ветер.
Отец Мёрфи ничего не ответил, а взгляд Маллинса стал отрешенным. Когда он заговорил, голос его был едва слышен:
– Вы ведь с севера, поэтому слышали похоронные плачи селян. Они подражают воплям привидений-плакальщиц. Попы знают об этом, но, похоже, не возражают. – Он внимательно посмотрел на отца Мёрфи. – Ирландские священники довольно терпимы к таким вещам. Но я действительно всю ночь слышал вопли привидений, святой отец, они доносились из окна… даже когда ветер стихал…
– Вы не могли слышать ничего подобного.
Маллинс рассмеялся:
– Но я слышал. Слышал! И видел катафалк – огромный, весь черный, так и блестит лаком, он ехал вон по тем крышам. А на нем стоял красный гроб… а безголовый Даллахан безумно хлестал упряжку безголовых лошадей… карета пронеслась мимо этого окна, святой отец, и возница выплеснул мне в лицо целую чашу ледяной крови…
Отец Мёрфи сокрушенно покачал головой, а Маллинс улыбнулся:
– Ладно. У меня, видите ли, разыгралось поэтическое воображение, и я слегка злоупотребил им…
Отец Мёрфи теперь посмотрел на него с интересом:
– Так вы поэт?..
– Да… – Тусклая улыбка тронула посиневшие от холода губы Маллинса, но его голос звучал печально. – Несколько лет назад я влюбился в Линхон Ши, эту гэльскую музу, которая дарует нам вдохновение. Она живет в потустороннем мире, как вы, возможно, знаете, и призывает своих любимцев к себе. Вот почему гэльские поэты умирают молодыми, отец. Вы верите в эту красивую легенду?
– Они умирают молодыми потому, что недоедают, пьют слишком много спиртного и зимой плохо одеты, – ответил отец Мёрфи. – Они умирают молодыми, потому что не в пример большинству цивилизованных поэтов не уклоняются от битв в войнах, ведущихся с дурными намерениями. Так вы будете исповедоваться?
Маллинс опустился на колени и взял священника за руки.
Флинн спустился в комнату этажом ниже. Сильный порыв ветра ворвался в разбитые окна и поднял целые облака пыли, которую не сметали, кажется, целую вечность.
Закончив отпущение грехов, отец Мёрфи спустился к нему и показал на разбитые окна.
– Вот единственное, что не дает ему покоя, – сказал он. – Наверное, мне не следовало говорить вам об этом…
Флинн чуть не рассмеялся:
– Да будет вам, что для одного человека является шутливой проделкой, для другого может обернуться тяжким грехом, и наоборот.
Флинн быстро вспрыгнул на винтовую лестницу и стал спускаться по ней, отец Мёрфи последовал за ним. Выйдя из колокольной башни, они оказались в помещении, где горел мягкий свет, и было заметно теплее.
Проходя вдоль перил, отец Мёрфи отчетливо почувствовал, что кто-то следит за ним. Он бросил взгляд на скамьи на церковных хорах, видневшиеся из-за клавиатуры органа, и у него на мгновение перехватило дыхание.