— Ну, я не знаю. Мы хорошо провели вместе время и теперь все кончено. Я уезжаю в конце недели.
Она отступает назад, как будто я ударил ее, и ее глаза становятся просто огромными. Она права, они действительно не зеленые, в них есть золотой и коричневый цвета, зелеными они становятся только, когда она испытывает страсть, наполняющую ее тело.
— Ты уезжаешь? — на выдохе спрашивает она. Это уже не похоже на актерскую игру, она действительно шокирована, потому что не ожидала такого поворота.
— Ага. Я закончил здесь.
Несколько секунд она просто молча смотрит на меня, стоя с открытым ртом. Я жажду рвануть к ней и заключить ее в объятия, но я не двигаюсь с места. Я в упор смотрю на нее, на мою прекрасную сладкую девочку. Она резко разворачивается и бежит к двери, и выходит, не хлопая, а тихо прикрыв ее за собой.
Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, мои мысли в полном беспорядке. Какая-то часть меня советует кинуться за ней и вернуть ее, и пусть все продолжается, как было. Но другая часть — знает, что вернуть уже ничего нельзя, не будет ничего, как было раньше, потому что она теперь знает кто я, поэтому у нас будет просто жалкое подобие того, что я действительно хотел бы иметь. Все к лучшему, уговариваю я себя. Я не хочу, чтобы она притворялась, что любит меня, я не хочу находится в тени, отбрасываемой Джеком. У меня в голове начинает звучать песня —
Звонит телефон.
Я отвечаю и слушаю, как Блейк сообщает, что приказал моему торговому агенту Круа, поставить минимальную цену на картины: маленькие картины — lb150,000, побольше — lb250 000. Эти головокружительные цены... от самонадеянности захватывает дух.
Опять срабатывает утверждение, что деньги решают абсолютно все. Я вспоминаю «Крик» Мунка. Его ужасное видение, основанное на глубокой проницательности, заставляющее содрогаться от отчаяния человеческой сущности, свелась к ценнику: 120 миллионов долларов. Неискренность картины, заморозила меня тогда, и этот же озноб, я чувствую и сейчас.
Наверное, раньше я бы взорвался и сказал бы брату отвалить, не лезть в мои дела. Но сегодня мне было все равно, меня это не сильно волновало.
— Их никто не купит по таким ценам, — тихо говорю я.
— У нас уже есть покупатели за такую цену.
Мы молчим, каждый видно думая о своем.
— Ты художник, я — бизнесмен. Позволь мне решить, за какую цену их можно продать. Понимание ценности — это главное. Может Баррингтон желает приобрести всю коллекцию...
— Ты ее еще не видел.
— Она хороша?
— Это лучшее, что я создал в своей жизни, — потому что спал со своей музой.
— Для меня этого достаточно.
— Тогда, увидимся завтра в семь тридцать?
— Да, до встречи.
— Ах, ты должен будешь отвезти Джули домой.
И вдруг боль ударяет мне прямо в солнечное сплетение. Ох, черт побери, вот эта боль и пришла.
— Хорошо.
— Вот и отлично, потому что я пообещал Лане, что договорюсь об этом. До встречи.
Я с размаха ударяю телефон о стену, он разбивается на мелкие кусочки. Я стою спиной к стеклянной стене и оглядываюсь вокруг. Здесь я был по-настоящему счастлив. Медленно иду на кухню, открываю холодильник. У нее есть определенная привычка, оставлять недопитый стакан апельсинового сока в холодильнике. Я хочу прикоснуться к отпечатку губ, который сохранил это стакан и выпить глоток ее недопитого сока. Сок холодный и какой-то безвкусный. Я ставлю его назад на полку, и чувствую, что мне необходимо выпить, тянусь за бутылкой пива, и замираю на пол пути. Я не хочу пива, я бы с удовольствием выпил целую бутылку коньяка, который любил мой добрый дедушка, поэтому закрываю холодильник и поднимаюсь наверх, в студию.