Соблазнение Минотавра

— Поглядите на песчаных дятлов [13], — сказал певец, употребив несуществующее слово, но Сабине понравилось его изобретение, и она засмеялась. — Я приехал сюда отдохнуть перед началом оперного сезона.

Они поели апельсинов, поплавали и пошли дальше. И только на закате решились прилечь на песке.

Глядя на его крупное тело, сильные руки, мускулистую шею, она ждала от него несдержанности, неистовства.

Но он просто смотрел на нее глазами, ставшими голубыми, как лед. Эти равнодушные глаза словно разглядывали не ее, а сонмы других женщин, сейчас растворившихся в ней одной, готовой, в свою очередь, раствориться в них. Такой взгляд Сабина всегда считала «взглядом Дон Жуана» и всегда и везде не доверяла ему. Это была алхимия желания, которое на этот миг сосредотачивалось на воплощении всех женщин — Сабине, но с той же легкостью могло в одну секунду превратить Сабину во многих других.

Это была угроза ее самоощущению «уникальной» Сабины, той Сабины, которую любит Алан. От недоверия к этому взгляду кровь застыла в ее жилах.

Она всматривалась в его лицо, пытаясь определить, заметил ли он, что она нервничает, что каждое следующее мгновение этого опыта повышает ее нервозность, практически парализует ее.

Но вместо нетерпеливого жеста он, словно приглашая ее к воздушному вальсу, взял в свои изящные ладони кончики ее пальцев и сказал:

— Руки у вас холодные.

Он стал ласкать ее руку, целуя ложбинку в изгибе локтя, стал целовать плечи. Он сказал:

— Ваше тело горит, словно при температуре. Вы не перегрелись на солнце?

Чтобы подбодрить его, она сказала небрежно:

— Это страх перед выходом на сцену.

На эти ее слова, как она того и боялась, он ответил смехом, полным издевки и недоверия. (На всем свете был только один человек, который мог поверить, что она боится. И сейчас она хотела бы убежать отсюда прочь, домой к Алану, прочь от этого чужого, смеющегося над ней незнакомца, которого она попыталась обмануть своей выдержкой, молчанием опытного знатока, приглашающими глазами. Это было слишком трудно вынести, и она бы все равно проиграла. Она была слишком напряжена и испугана. Проявив слабость, в которую этот чужой мужчина не поверил, которая вызвала его издевательский смех, которая резко расходилась с ее вызывающим поведением, Сабина не знала, как ей теперь восстановить престиж в его глазах. Потом ей довелось еще раз услышать этот издевательский смех — когда он пригласил ее встретиться с его лучшим другом, товарищем по приключениям, его братом Дон Жуаном, таким же учтивым, элегантным и самоуверенным, как он сам. Они обращались с нею весело, словно она одного с ними поля ягода, искательница приключений, охотница, амазонка, а она взяла и оскорбилась!)

Увидев, что она не разделяет его смех, он посерьезнел и лег рядом с нею, однако она была все еще обижена, а ее сердце продолжало бешено колотиться, как перед выходом на сцену.

— Мне пора идти, — сказала она, поднимаясь и решительно стряхивая с себя песок.

Он сразу поднялся с учтивой готовностью, свидетельствующей о давней привычке подчиняться дамским капризам. Он встал, оделся, перебросил через плечо кожаную сумку и пошел рядом с ней, иронично галантный, безличный, равнодушный.

Но спустя какое-то время произнес:

— Не желаете ли встретиться и поужинать со мной в «Драконе»?

— Давайте встретимся, но не перед ужином, а позже, часов в десять или одиннадцать.

Он снова поклонился с той же неизменной иронией, и они пошли дальше. Глаза его были холодны. Его равнодушие раздражало ее. Он шагал, демонстрируя абсолютную уверенность в том, что опять, как всегда, добьется желаемого, и она возненавидела эту его уверенность и позавидовала ему.

Когда они вышли на городской пляж, все глаза устремились на них. Она подумала о своем спутнике: это Светлый Посланник из сказочного Черного Леса. Он глубоко дышал, вздымая широкую грудь, держался так прямо и улыбался так празднично, что и она почувствовала себя легко; настроение поднялось. Она гордилась тем, что идет рядом с ним; она словно несла на плече охотничью добычу. Она была женщиной, и сейчас ликовало ее женское тщеславие, ее любовь к победам. Это тщеславное шествие давало ей иллюзию силы и власти: она очаровала, завоевала такого мужчину! Она словно возвысилась в собственных глазах, хотя и знала, что это чувство сродни опьянению и так же пройдет, как проходит опьянение, и ей предстоит проснуться поутру еще более несчастной, слабой, разбитой, раздавленной и опустошенной, чем была.

Но ее душа, в глубине которой таилась извечная неуверенность в себе, жила ожиданием конца. Ее было так легко ранить грубым словом, пренебрежением или критикой, так легко обескуражить любым препятствием. Ею владело то самое ожидание катастрофы, те самые навязчивые дурные предчувствия, что слышались ей в вальсе Равеля.

Вальс, ведущий к катастрофе: кружишься, кружишься на лакированном полу в расшитой блестками воздушной юбке и падаешь прямо в бездну. Минорные, притворно легкие ноты глумливого танца, минорные ноты, не дающие забыть о том, что судьбой человека правит абсолютная тьма.