Соблазн. Воронограй

В Кремле Юрий Дмитриевич устроил в честь признавшего его победу племянника прощальный пир. Подарил на память серебряный кубок и меч в золотых ножнах. Сыновья не понимали и не одобряли этих отцовских поступков, а тот был безмерно счастлив — не тем, что наконец-то воцарился, а тем, что вернулось к нему утраченное в ожесточении борьбы желание не захватывать, а отдавать, одаривать, возвращать. Он испытывал сейчас к Василию чувства почти нежные — не от простого великодушия, но от сознания, что сумел победить сатанинский соблазн и не расправился с побеждённым.

А Всеволожский, Косой и Шемяка смиряться не хотели, роптали, осуждали нового великого князя, сулили ему всяческие беды, но даже они не могли предугадать того, что произошло.

Поселившись в Коломне, Василий не стал готовиться к возобновлению борьбы. Он просто объявил через бирючей[82] в Москве о своём отъезде.

Но удивительно — сразу же потянулись за ним в Коломну князья, воеводы, бояре, дворяне, многие мизинные люди… Москвичи бросали жилища, лавки, огороды и сады, захватив лишь самое необходимое и ценное, ехали на телегах, плыли на ладьях вниз по Москве-реке, шли пешком. В коломенских домах уже не хватало места для утеклецов. Улицы были забиты обозами, так что начали строить шалаши и загоны для скота на Девичьем поле, на котором Дмитрий Донской в 1380 году устраивал смотр своим войскам перед тем, как пойти против Мамая.

А Москва, казалось, совсем обезлюдела. Редко какой прохожий показывался на улицах. Пустынно было на торжищах. Тишина стояла даже в корчмах и ропотах, где обычно выпивохи буйствовали да горланили песни. Положение создалось не только странное, но пугающее: то ли есть народ, то ли паром изошёл, то ли есть жизнь на Москве, то ли кончилась, и некому близящееся Светлое Воскресение праздновать. И войны, кажись, нет, а словно мором всех повымело. Редким грустным звоном звали к себе пустые церкви, а никто даже и туда не шёл. Бегали по улицам брошенные хозяевами псы, сбивались в стаи, гавкали, выли ночами напролёт, а случись кто рядом-в клочья готовы разорвать, без палки не отобьёшься. И как всегда бывает в таком умертвии, слухи поползли, россказни нелепые, бабьи страшилки. То будто бы кошку рогатую на Стромынке видали, а кто говорил, даже изловили; то бычок в улицах показывался, а в пасти пучок сена держал, пламенем горящего, так и шёл, и никто к нему приблизиться не смел, а ночные караульщики при виде его замертво падали и лежали потом пластом дня по три. То стрелы оперённые по площадям сами собой летали, неизвестно кем и откуда пущенные. От таянья снегов взнялись туманы, а солнце не появлялось, темнота и густота воздуха стояла необыкновенная. Ночи же были ещё морозны по-зимнему. То ли от погоды, то ль от бесовских наговоров, невесть откуда берущихся, только уныние московских жителей передаваться стало и их «победителям», сторонникам Юрия Дмитриевича.

К тому же, а может, это самое главное, благоговейно почитаемый на Москве блаженный Максим подаяние принимать совсем перестал, бродил почти весь обнажённый; еле ноги переставляя, в кашле с кровию заходясь, и учил, на папертях лёжа в слабости:

— Не скоро сырые дрова загораются… За терпение Бог даст спасение. Отерпимся и мы люди будем.

Его собирались слушать хмурыми кучками, сразу же из уст в уста по городу и посадам слова его передавали, по-своему перетолковывали.

В первую же безморозную ночь юродивый скончался на паперти храма Николы Мокрого. Плакали и жалели о нём много. Всё суровее поглядывали на пришлых: вы, де, зачем здесь надобе? Какого такого великого князя люди? Наш великий князь Василий Васильевич в Коломне сидит, Богом смирен. А вы бесчинники, вроде того и беззаконники.

До стычек, правда, не доходило, ругательствами только бросались да рожи при случае корчили, но среди враждебно-молчаливого покорства города как-то тихо и незаметно начала таять и рассасываться вся эта течель, которая прибыла с войском Юрия Дмитриевича. До него, конечно, докатывались и байки про кошку с рогами, и про кончину в обильных кровях блаженного Максима сказывали, и что ратники редеют, буде скрозь землю проваливаются. Всё сумрачнее и беспокойнее делалось на душе у самозваного великого князя. И не сопротивлялись открыто, и не признавали за правдошного. Примечать стал, что и бояре покашивают глазами, от совета уклоняются. Словом, торжества победительного не получилось. Местоблюститель высшей церковной власти Иона в Коломну не уехал, но сидел на митрополичьем дворе в затворе, во дворец не являлся и на приглашения никак не отзывался.

Бывают люди, чьё призвание толковища творить. Обо всём они ведают, всему смысл знают и охотно его разъясняют. Таковы были перебежчики бояре Добринские. Один брат говорил Юрию Дмитриевичу, что на свадьбе пояс у Косого сорвала не великая княгиня, а имал татаур Захар Иванович Кошкин. А княгиня только бесчестила Юрьевичей словами. Сам же пострадавший утверждал, де, сама княгиня руками грубо бралась и рвала с яростию. Один одно, другой другое зорит, а ведь вместе там были, на пиру, хотя и пьяные.