Соблазн. Воронограй

Особой любовью пользовался Иона у монахов и клира именно Симонова монастыря. Здесь с двенадцатилетнего возраста подвизался он в непрестанных трудах: потщениях, молитвах, чтении слова Божия, иноческих послушаниях. Однажды митрополит Фотий приехал обозревать монастырь. Вместе со славными старцами обители: экономом Варфоломеем, иконником Игнатом и Иоанном Златым, — зашёл он в пекарню, где в то время проходил послушание Иона, и застал его спящим после трудов у жарко натопленной печи. Монастырские старцы хотели скорее пробудить его, Варфоломей стал тянуть Иону за подрясник, но митрополит остановил их: «Смотрите, как у него персты правой руки сложены!» Старцы сказал, что Иона, видно, молился да и уснул, но Фотий возразил! «Нет, он сложил пальцы во сне как бы для иерейского благословения. Быть ему великим Святителем!» Прозорливым оказалось око Фотия, не ошибся он, увидев в простом послушнике будущего пастыря Русской Церкви. Василий Васильевич, принимая благословение Ионы, поклялся про себя «Если Бог даст вернуться из Орды с великим княжением, сразу же пошлю владыку на посвящение в Царьград».

Иона наложил ему руку на голову:

— Ныне, Преблаже, ангела мирна рабом Твоим нами Тебе молящимся поели, во еже наставити их на всякое Дело благое и избавити от враг видимых и невидимых от всякого злого обстояния; здраво же, мирно и благополучно к славе Твоей возвратити усердно молим Ти ся, услыши и помилуй!

После молебна весь церковный причт, монахи и знатные гости, во главе с владыкой с крестом, хоругвями и иконами, обойдя церковь, направились к Москве-реке, где заранее сооружена была иордань[45] на мелководье из деревянного ограждения, украшенного цветами, колосьями ржи и ячменя.

Владыка освятил воду. Первым погрузился в неё великий князь, которому помогали его мовники[46] — окольничий Василий Фёдорович Кутузов, потомок слуги Александра Невского, и молодой, расторопный боярин Фёдор Басенок, только-только ещё входивший в доверие и благорасположение.

Вода была уже прохладной. Известно, ещё на Ильин день олень копытце замочил, воду пригорчил, но день Успения нынче выдался солнечным, тихим, так что купель только взбодрила.

Кутузов поставил на глиняном взгорке столец с подножием, Басенок держал наготове великокняжескую стряпню — одежду, шапку, сапоги, посох.

И Софья Витовтовна погрузилась в купель, а затем и служилые князья, бояре, воеводы в порядке знатности и старшинства.

Тут же, в левобережной пойме, на широком лугу, игумен монастыря приготовил трапезу. На сколоченных из свежеструганых досок столах проворные послушники расставляли чаши, братьяницы, кубки. Два особо отряженных инока принесли с монастырского поля ржаной сноп. Уборка была уже закончена, даже были испечены хлебы из муки нового урожая. Но на самой тучной ниве оставлен был небольшой клин на один сноп, последний сноп на Госпожинки[47] как знак завершения страды. К концу трапезы подгадал пришедший из Кремля обоз; повозки, осёдланные и заводные[48] лошади.

В ярком свете полуденного солнца жарко горели золотые купола кремлёвских храмов — Успенского, Благовещенского, Архангельского, Спаса-на-Бору. Доведётся ли увидеть их снова? Когда владыка Иона в храме благословлял великого князя, Василий сумел скрыть подступившие к горлу слёзы, а сейчас дал им волю, плакал, не стесняясь…

Лица матери, владыки, боярина Всеволожского были сурово-спокойны; Это отрезвило Василия. И когда обоз двинулся по Ордынской дороге, он только жадно смотрел по сторонам на разверзающиеся дали: хлопотливая, извилистая речка, раменный[49] лес на её берегах, луговая пойма, чернозёмная пашня, а за ней в сиреневой дымке перелески, холмы. Одно слово — Русь! Душа летит и тонет в её просторах.

Где-то там, в толпе провожающих, осталось промельком лицо Настеньки — не посмела подойти при всех проститься, только глаза в чёрных окружьях пылали отчаянием. «Не забуду, не забуду, никогда тебя не забуду, даже и в смертный час, — твердил про себя Василий, — и смех твой серебряный, и шум ночного орешника, мокрого от росы, где прятались вдвоём на берегу Сорочки, и ножки твои белые, в топи прибрежной испачканные…»

А в каждом придорожном селе, в каждой деревне шло веселье: везде украшали именинный сноп, рассаживались вокруг него и праздновали Успенщину с пирогами из муки первого помола, с братским пивом из ячменя нынешнего урожая.

Пропадая в опустелых полях, доносилась девичья песня: Жнивка, жнивка, отдай мою силу на пест на мешок, на колотило, на молотило да на новое веретено… «Вернусь ли, увижу ли и услышу всё это вновь? — думал Василий. — Одно утешение: уезжаю на Большую Пречистую, а князь Юрий отправится на Воздвижение Креста Господня, в день строгого поста».

4