СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ [Василий II Темный]

— Ты слышишь ли меня, Иван Дмитрич? — донёсся до него сквозь сладкие мечтания голос княгини.

— Говори, слушаю. Соскучился я.

— Ты, кажется, в Орде и врать-то разучился, как прежде. Дивлюсь я.

— Переменилась ты ко мне…

— Заче-ем, дружечка мой сладкий! Только голова теперь другим занята.

— Говори же скорей. Я — в желании.

— Не ври больше про это. А слушай про сурьёзноё.

Слушал её долго. Будто мёду пополам с помоями напился. Гнева не испытывал, потому как её слова не первый снег на голову. Всё уже предано огласке в княжеских и боярских домах. Важно было услышать, что сама Софья думает.

Он миновал Боровицкие ворота и неторопливо пошёл по берегу Неглинной вниз, пытаясь осмыслить услышанное и принять какое-то решение. Принять его было необходимо, он нутром чувствовал, что нельзя всё оставить так, будто ничего не произошло, да и невозможно такую видимость создать, даже если и захочешь.

Чудовищна людская неблагодарность! Закладывая голову в Орде ради Софьиного отпрыска, Иван Дмитриевич очень хорошо понимал, что этим восстановил против себя не только окружение князя Юрия, но и всех великокняжеских бояр. Да то и понять легко: кому не отвратно зреть, как объезжает тебя соперник, всё большую и большую власть в длань забирает. Но он успокаивал себя: все окупится великокняжеским благоволением. Окупилось…

Да и только ли в ордынских делах порадел он великокняжеской семье! Сколько лет стоял Иван Дмитриевич в челе московского боярства, ко всему причастен был: с его помощью удалось Софье в последние годы установить строгий порядок решения судебных дел большим наместником московским, что в назидание потомкам утверждено в Записке о душегубстве. Иван Дмитриевич помог преобразовать монетное дело, установив единый вес монет и настояв, чтобы на одной стороне их было имя великого князя Василия Васильевича, а на другой — удельных князей. Громадное это было дело для благополучия великокняжеского двора. Софья сама это напомнила: да, да, великое дело. Но для того, видно, лишь напомнила, чтобы вздохнуть притворно:

— Так легко ли мне было, голубчик Иван Дмитриевич, слышать, что ты, в Орде находясь, дочь свою сватал князю Юрию? Конечно, не Настеньку, другую дочь ты предлагал в жёны его сыну, однако можешь ли ты находиться в родстве и со мной, и с Юрием, врагом нашим заклятым?

Иван Дмитриевич понял, что от него больше не требуется ни объяснений, ни оправданий, ни заверений. Он поднялся со стольца, сказал устало:

— Навет это, государыня. Ни слова правды нет, крест кладу. — И вышел, не одарив её прощальным взглядом.

Настенька самая младшая дочка. Другая, Агапия, тоже на выданье, Беда с этими дочерями. Старшую десять лет назад определил замуж за тверского великого князя — овдовела. Самая старшая была замужем за сыном Владимира Андреевича Храброго — Андреем, но и тот вскоре умер, оставив дочку-сироту. Сирота выросла, Иван Дмитриевич сосватал внуку за Василия Косого, сына Юрия, это правда… Стой-стой, погоди!.. Вот как клевета-то родилась! Не внуку будто бы, а дочь, и не летошний год, а в Орде будто бы… Ловко навонял кто-то! Тихо бзнул, а далеко пахнет.

Всеволожский спустился к стрелке, где Неглинная сливается с рекой Москвой, размышлял, кто же пустил такую ядовитую стрелу в него. Мог это быть боярин Захар Иванович Кошкин: его племянницу Марью Ярославну прочат в невесты великому князю, надо было убрать соперницу Настеньку. И не только Кошкин. Кто-то из бояр Добринских мог быть-из зависти к Всеволожскому. Они уж и раньше пытались вперёд него посунуться, угодить Софье Витовтовне. А вот и один из них, ростовский наместник Пётр Константинович, в приметном своём червчатом [61]кафтане. Остановился возле угловой Свибловой [62]стрельницы на Подоле Кремля. Первым побуждением Всеволожского было не заметить его, спуститься в низину, где граяли в большом волнении грачи, готовясь к отлёту в тёплые края, но Добринский тоже заметил Ивана Дмитриевича и ждал, делая рукой призывные знаки.

Иван Дмитриевич подошёл, сказал, в глаза ему глядя, как в холодную воду бросаясь:

— Когда мы были в Орде, слышал ли ты, Пётр Константинович, как я дочь свою сватал князю Юрию?

Добринский с ответом не спешил, бороду окладистую с любовью гладил, а червяки зелёные заёрзали в глазах:

— Нет, Иван Дмитриевич, этого я не слышал, чего нет, того нет. Но слышал, как ты уговаривал Улу-Махмета отдать князю Юрию город Дмитров. И он отдал по твоему слову…

Эта стрела была ещё смертельнее, потому что укрыться от неё вовсе не возможно: Иван Дмитриевич, верно, уговаривал хана отдать выморочный Дмитров князю Юрию, чтобы как-то утешить его. А если б не дали ему Дмитрова, Бог весть, как ещё развивалась бы тяжба-то. Могло бы случиться, что не Василий получил великое княжение, а дядя его — вполне сбыточное дело. Могло так быть. Только теперь этого никто вспоминать не хочет.