Соблазн

В этой зрелой пьесе Шекспир представляет маску Разрушения: молчание и непритворная самоотдача. Я не собиралась разыгрывать никакой маски, однако решила использовать ее структуру. Вначале я придерживалась прежней роли – пока они ели, я продолжала стенать и умолять. Но внезапно замолчала и своим молчанием бросила вызов. Результат: Наблюдатель, заинтригованный, пару раз искоса на меня взглянул. Я тоже посмотрела на него, изобразив легкую озабоченность, а сама изнутри ощупывала языком тот угол рта, на который пришелся удар кулаком. Мне хотелось выглядеть двусмысленной, не слишком простой. Как бы хорошо он ни знал (или думал, что знает), что я – наживка, нужно было показать ему, что дорога ко мне извилиста. Если Вера еще жива, если жизнь ее зависит от моих действий, то, чтобы превратиться в манящую загадку, нужно молчать и перестать притворяться. Что я из себя представляю? О чем думаю? Пусть-ка поломает голову над этими вопросами.

Настал миг, когда Наблюдатель, очевидно, потерял терпение. Он вытер губы салфеткой и указал рукой на пустые банки на столе:

– Убери это, Пабло. Я пойду вниз, за вещами.

Увидев, что, набрав код на табло, он скрылся за дверью в дальнем конце комнаты, я решила: пришло время действовать. У меня уже болели колени, на которых я стояла, болело ушибленное о стол правое бедро, рана наверняка кровоточила. Щека возле разбитого рта распухла, словно за ней была картофелина, я по-прежнему хотела пить, а теперь еще есть и пи́сать. Собрав эти ощущения в один комок, я превратила их в эмоцию. Это были физические проблемы, но я трансформировала их в интонацию:

– Пабло.

Мальчик убирал со стола пустые упаковки из-под сэндвичей. Он поднял глаза.

– Пабло, давай так: ты поможешь мне, а я помогу тебе, идет?

Он не ответил. Я взглянула на дверь в противоположном углу. Спустившись вниз, во второй подвал, Наблюдатель оставил ее приоткрытой: мне были слышны его шаги. Сколько времени ему понадобится, чтобы сходить за «вещами»? Не думаю, что много. А может, он еще и наблюдает за мной через скрытые камеры, так что если я попытаюсь, то ничего не потеряю.

Женс тогда сказал: «Ребенок может стать ключом. Вряд ли он увидит в тебе союзника, но, даже если и так, попробуй его завербовать».

Пабло продолжал убирать со стола, сгребая остатки ужина в металлическое ведро, тоже белое. У него, как и раньше у его отца, тоже упала банка, но он терпеливо повторил требуемое действие и не успокоился, пока крышка ведра не закрылась как следует. «А он настойчив», – подумалось мне. Я попробовала воздействовать на его рациональную сторону:

– Если ты мне поможешь, обещаю: отец тебе ничего не сделает. Нас будет двое.

– Мы не сможем победить моего папу. Он очень сильный.

– Но мы можем сбежать.

– Он нас поймает. Папа хорошо бегает.

– Ты знаешь окрестности. Мы где-нибудь спрячемся.

– Нет, я не сумею хорошо спрятаться.

Давить было нельзя. Заметив, что мальчик вертит что-то в руках, я сменила тему:

– Что это у тебя?

Он пожал плечами. Это была маленькая игрушка, которую он вынул из пластикового пакетика, – она, наверное, служила бонусом к чипсам или конфетам: черная тыква на гибкой палочке. Когда палочка раскачивалась, глаза тыквы начинали светиться и слышалось уханье. Я вспомнила, что до Хеллоуина оставалось меньше недели. Встряхнув тыкву пару раз, мальчик, казалось, устал и сложил палочку пополам, будто задался целью ее сломать. Мне показалось, он так погрузился в это занятие, что я решила использовать ситуацию, чтобы завоевать его доверие.

– Так ты не сможешь ее сломать, – сказала я. – Она слишком гибкая.

– Парень из моего класса это делает, – объявил ребенок. – Его зовут Нару, и он индиец, а не индеец.

– Тем лучше для Нару. Но что ты хочешь сделать? Вытащить тыкву?

– Нет, сломать это.

После того как он безрезультатно, наступив желтым ботинком на палочку, подергал за тыкву, он потащил ее в зубы. Я видела, что на столе без дыр лежит электронож. Но не рискнула его упомянуть: Пабло не был похож на ребенка, который не догадался бы при случае использовать очевидное. И я, как и он, принялась раздумывать, как бы помочь решить эту задачку.

– Послушай, если и дальше будешь тянуть, испортишь зубы. Это пластик, а не жвачка, он более твердый. Сделай вот что: закуси палочку, а потом, не разжимая зубов, поверти ее в разные стороны. Крути ее.

Мальчик послушался.

– Да, вот так. А теперь дергай из стороны в сторону…

– Все равно, – сказал он вдруг и уставился на обкусанный конец палочки. И выбросил игрушку в мусорное ведро.

Тыква поухала немного и затихла.

– Пабло, а ты знаешь, как расстегивается этот ошейник? – Я подняла подбородок, чтобы он взглянул на меня.

– Да. Я могу его открыть. Это просто.

– А потом ты мог бы разрезать резинки вот той штукой… – И я кивнула в сторону электроножа. – Как ты думаешь? Сможешь это сделать, да?

Он, казалось, размышлял. Вынужденное стояние на коленях стало уже мучительным. Я перенесла вес тела с одной коленки на другую.

– Ты – одна из этих ловушек? – спросил мальчик, поглядывая то на электронож, то на меня.

– Нет, никакая я не ловушка, Пабло.