Собиратели трав

Вот собирают они на отмели улиток и раковины. В руке у каждого капроновая сеточка из кусков невода, на берегу стоит ведро, куда класть улов. До Хок-ро равнодушно мочит в воде свои штаны, а незнакомец закатал штанины на бледных ногах и ходит по морской воде, словно цапля. Сапоги старика и ботинки человека валяются на песке рядом. До Хок-ро вспотел, очень жарко, но он не снимает пиджак — не привык. Он только снял с головы кепку и выбросил ее на берег, чтобы не мешала, когда захочется плеснуть на потное лицо пригоршню воды. Человек этот ищет, глядя под ноги, поводя головою из стороны в сторону, и громко фыркает. Его далеко слышно, потому что на море тишина. Мелкие, слабенькие волны подкатывают к отмели и тут же теряют свою силу без шума и пены. А отмель гладкая, как зеркало без единой трещины, вода и до колена не доходит. Светлое дно — перед глазами, видно каждую подводную травинку, каждую живую тварь, ползущую куда-то или спокойно сидящую на месте. Рак-отшельник, похожий на паука, убегает в сторону, испуганно оглядываясь, таща на себе мертвую чужую скорлупу. Сытые белые пузыри лениво дышат в теплой воде, не имея ни глаз, ни рта, ни разумного соображения, — они живут всем круглым бледным телом и толстеют. Крупные розовые улитки выставляют из себя студенистое тело и втягивают обратно, но среди них много пустых — кто-то съедает их. В песке чернеют маленькие дырочки, будто кто прутом понаделал, — это норки, в которых прячутся двустворчатые раковины. Сунешь в такую дырочку палец — и вот он, острый край раковины, вытаскивай улов. Но много на дне и обманных дырочек, бог знает, кто их пробуравил. Палец заболит, пока потычешь во все эти норки. Босые ноги чувствуют под травою колючки морских ежей, этих тварей столько, хоть лопатой загребай: сгрудились на дне целыми семьями, разнежились в тепле. Лето, лето, что скажешь! Всем хорошо. Маленькая камбаличка так похожа на обрывок серой тряпки. Глупая камбала, зачем мутишь песок, чего испугалась? Ползи себе спокойно по дну, глотай морских блох. До Хок-ро за тобой не погонится. Да и зачем ты ему нужна? Чуть побольше пуговицы и тонка, как бумага, на просвет увидишь все кишки. Такую рыбешку в уху положишь — растает там бесследно вместе со всеми своими мягкими костями. Вон тот, что фурчит носом, тот погнался бы за тобой. Да еще заржал бы, как жеребец, — радуется, что выздоровел, что добрая Масико приносит для него еду. А сам уходить не хочет, лезет помогать старику, будто его просят. Чертова родня, да откуда только принесло его и что надо ему от бедной женщины? До Хок-ро поплескал воды на лицо, утерся рукавом и выпрямил спину. Он увидел незнакомца — тот шел, высоко вскинув над плечом руку, покачивая ею, а в другой неся набитую доверху сетку. Он шагал, осторожно ставя в воду худые ноги с большими ступнями, боясь острых камней и твердых ежовых игл. И вдруг в двух шагах от себя До Хок-ро заметил осьминога, вяло распластавшегося среди донной травы. О, это была богатая добыча! Масико продала его потом в городе за четыре рубля. А сколько было шуму, пока они выкидывали его палками на берег, — этот высоченный детина кричал и суетился, как мальчишка.

А вот сидят они в доме, дверь раскрыта, на улице уже который день льет. Когда-то давно покрытая толстым слоем вара, крыша не протекает, и это очень хорошо, потому что на полу, на газетах, по всей комнате лежит сохнущая трава. До Хок-ро и пришелец сидят на одной доске, перекинутой между двумя переводинами близ двери, сидят, не касаясь друг друга. А за порогом льет и льет, серый туман скрыл за собою сопки побережья и дальний конец моря скрыл. Слышен лишь один водяной шум — дождя и плещущих волн. Изредка прокричит мокрая ворона свое «ай-ой ай-о!» да проедет, натужно и тревожно завывая, машина по невидимой в тумане дороге. Этот пришлый человек сидит, бросив на колени руки, глядя на порог, и медленно качает головой. А мимо порога бежит и журчит вода, и песок шумит под дождем, и совсем не холодно, но пробирает дрожь. Печь затопить нельзя — нет тяги в сырую погоду. Масико, конечно, не придет в такой ливень.

Когда установилась непогодь, больной человек поскучнел, перестал улыбаться, целыми днями валялся на своей лежанке и не подходил к пище. Уронив длинную руку перебирал ею песок, что сам же натаскал ведром и разбросал по всему дому. Порою, лежа на спине, глядя на потолок он принимался разговаривать сам с. собою, и тогда старику хотелось вон уйти из дома. До Хок-ро начинал усердно перетряхивать траву на газетных листах или сворачивать в мотки вянущую морскую капусту. И человек утихал, отворачивался лицом к стене. Тогда До Хок-ро снова усаживался на доску и смотрел, как льет дождь. Иногда незнакомец вставал и усаживался рядом, но сидеть долго не мог, — уставал, видимо.