Собиратель реликвий

— Ничего. Наверное, очередное разгильдяйство почтовой службы. Далеко не первое. Привезли что-нибудь любопытное для дядюшкиной коллекции? Места почти не осталось. В прошлом месяце мы пересчитали все реликвии. Угадайте, сколько их у нас?

— Тысяч семнадцать?

— Семнадцать тысяч четыреста сорок три. Похоже, архиепископу Майнцскому за нами не угнаться. Между прочим, до нас дошли слухи, что он обзавелся собственной плащаницей.

— А, ну да. — Дисмас натужно хохотнул. — Таких плащаниц пруд пруди.

— Говорят, эта какая-то особенная. — Спалатин смотрел на Дисмаса. — Не может быть, чтобы вы о ней не слыхали.

— Я был в разъездах, к тому же перевидал столько плащаниц, что меня трудно удивить. Как поживает дядюшка?

— Как обычно. Подагра. Камни. Как вам известно, он любит вкусно поесть.

— Это точно. — Дисмас похлопал себя по животу.

— Тоскует по охотничьим дням. Он ведь обожает охоту. Но это все в прошлом. Лютер ему очень досаждает.

— Что происходит?

— Поговаривают, что на Лютера готовится покушение. Пришлось расставить стражу на каждом углу.

— Его не посмеют убить в городе.

Спалатин пожал плечами:

— Он нажил могущественных врагов. Император, папа, наш драгоценный будущий кардинал Майнцский. Если бы не ваш дядюшка, от брата Лютера уже давно бы осталась лишь кучка золы и косточек.

— Да уж. Хвала Всевышнему за дядюшку Фридриха.

— Трудно сказать, как все обернется. Надеюсь, что в перерывах между сочинением памфлетов, обличающих Римскую церковь, брат Лютер находит время помолиться и попросить у Бога долгих лет для курфюрста. Фридрих вам очень обрадуется. Он постоянно вас вспоминает. Он очень привязан к вам, Дисмас. Вы ему и впрямь как настоящий племянник.

— Да, я знаю. Удалось сторговать часы по сходной цене?

— Против нюрнбергских часовщиков я просто ребенок, — рассмеялся Спалатин. — Как бы не пришлось просить вас одолжить мне горсть дукатов. По правде говоря, я очень рад, что вам удалось вернуть свои деньги. Какой же все-таки жулик этот Бернгардт!

В Долгий зал Дисмас вошел через двери в дальнем конце. Фридрих, смежив веки, сидел в кресле у окна. Наверное, дремал. Он не любил позировать.

Осторожно ступая, Дисмас приблизился. Паркет скрипнул. Кранах обернулся и приложил палец к губам. Дисмас пригляделся к мольберту. Миниатюра. Кисти совершенно крохотные, в иных лишь по волоску или два. Разговор вели шепотом.

— Как он?

— Спит.

— Ясно. — Дисмас рассматривал крошечный портрет. — Хорошо выходит.

— А вы чем промышляли? В могилах рылись?

— Нет. С этим покончено.

— Ну и что за плащаница у Альбрехта?

Дисмас пожал плечами:

— Не знаю. Спалатин что-то такое упоминал.

— Как это? Вы — и не знаете? Вы же в своем деле дока.

— Я плащаниц повидал больше, чем вы — холстов, мастер Кранах.

Фридрих приоткрыл глаза. В юности они у него были навыкате, что придавало им напряженное, лютое выражение. Дюреру удалось это запечатлеть. Увы, возраст и избыточный вес взяли свое. Глаза подзаплыли, но цепкий взгляд, теперь уже искоса, из-под тяжелых век, все так же пригвождал собеседника к месту. Обвисшие щеки смягчали некогда суровый, жестокий облик.

— Племянник. Даете советы мастеру Кранаху?

— Убеждаю его пририсовать нимб, — улыбнулся Дисмас. — А Кранах хочет дождаться канонизации.

— Ну, это навряд ли. Подойдите же. — Он развел руки для объятья. — Лукас.

— Да, ваша милость?

— Довольно на сегодня.

— Как будет угодно вашей милости.

Протирая кисти, Кранах раздраженно взглянул на Дисмаса. Кранах был человеком разносторонних интересов. Придворный живописец и бургомистр, он вдобавок владел крупнейшим издательским домом в Виттенберге, городской аптекой и многочисленной недвижимостью. Они с Лютером были в приятельских отношениях.

Надо же, размышлял Дисмас. И Дюрер, и Кранах — известные художники. Дюрер подвержен меланхолии, но в настроении — душа общества и весельчак. А с Кранахом не посмеешься. За все годы их знакомства Дисмас ни разу не видел, чтобы Кранах смеялся. Впрочем, это заметно и по его картинам. Нет вдохновения.

— Чем порадуете своего дряхлого дядюшку? — спросил Фридрих.

— Боюсь, я нынче с пустыми руками. Приехал, чтобы… — Дисмас осекся.

— В чем дело?

— Я приехал попрощаться, дядюшка. Возвращаюсь домой. Пора.

Фридрих насупился. Глаза его увлажнились.

— Так неожиданно. Работа над коллекцией еще не закончена.

Дисмас улыбнулся:

— Ваша коллекция — лучшая в мире, дядюшка. Ну, после ватиканской. Мастер Спалатин говорит, что у вас почти не осталось свободного места.

— А чем вы собираетесь жить?

— Я не пропаду. Ваша щедрость сделала меня состоятельным человеком. Не беспокойтесь за меня.

— Я думал, вы потеряли все деньги. Из-за этого поганого Бернгардта.

Значит, ему обо всем известно. Спалатин.

— Мне… — Дисмас кашлянул, выдавливая ложь. — Мне удалось вернуть некоторою сумму.

Фридрих пристально смотрел на него. Внутри у Дисмаса все съежилось.

— Я буду по вам скучать, Дисмас.

— И я по вам, дядюшка.

Фридрих стащил с пальца перстень:

— В знак моей любви.

— Я… Нет… Я не могу… — Дисмас протестующе вскинул руки.

— Он принадлежал моему дяде. Не смущайтесь. Берите.