Собиратель реликвий

– Не спеши, подавишься, – предупредил Дюрер, в четвертый раз наполнив миску приятеля. – Вроде как оживаешь. Рассказать тебе про казнь? Все явились поглазеть. Может, сделать гравюру? Разлетится в одночасье.

– Нет, – ответил Дисмас.

– Почему?

– Потому что не хочу услышать, что, перед тем как ему отрубили башку, он попросил священника о Божьем прощении. Не хочется думать, что Господь его простит. – Дисмас утер рот, залпом осушил стакан вина и откинулся на стуле. – Так вот, про твою задумку. Ты же знаешь, плащаниц – море. Я лично видел… ох, не помню сколько. Сотни.

Нарс презрительно фыркнул: так-то оно так, да только ни одна из них не вышла из-под кисти Альбрехта Дюрера. Несколько лет назад он пробовал писать темперой по льну, с превосходным результатом. Пересыпая рассказ математическими терминами, Дюрер начал объяснять пропорции человеческого тела. Затем завел бесконечную, но ученую речь о каком-то монахе-францисканце из Болоньи, который написал большой трактат о методах измерений и перспективе…

Дисмас делал вид, что слушает. Мысли его были заняты более прагматичными вопросами. Во-первых, холст. Он знал одного торговца в Аугсбурге, который снабжал изготовителей плащаниц палестинским льном характерного плетения, за свой вид называемого «рыбья кость». Собственно говоря, холст и являлся самым качественным элементом плащаницы. Дисмас хотел сообщить это Дюреру, но тот безостановочно вещал что-то о «трехосной соразмерности пространств». Улучив момент, Дисмас все же сумел встроиться в поток словес:

– Чем ты собираешься писать?

– Как это – чем? – Дюреру вопрос явно казался дурацким. – Кровью, разумеется.

– Человеческой?

Дюрер задумался:

– М-да, с этим материалом я никогда прежде не работал. Нужно будет ее развести, чтобы создать эффект старения. Возможно, понадобится ржавчина. Окись… Растертые в порошок железные опилки… – забормотал он себе под нос.

– Жаль, что не кровью Бернгардта.

– В свежей человечьей крови недостатка нет – головы-то рубят чуть ли не каждый день. Наймем какого-нибудь огольца, пусть посидит с ведром под эшафотом. Но действовать придется оперативно, иначе кровь свернется. Ключевым элементом будет холст.

– Да, я так и думал.

– Ты же понимаешь, – сурово изрек Дюрер, – что это будет не простая плащаница?

– Да, Нарс. Ты уже говорил. Это будет шедевр.

– Я не об этом. Нужно придумать легенду о том, откуда она взялась и как она оказалась у тебя.

– Это называется «провенанс».

– Спасибо, Дисмас, я в курсе.

– Шамберийская плащаница, на которой помешался Альбрехт, впервые упоминается в пятидесятые годы четырнадцатого века. Значит, наша теоретически должна появиться раньше. А ты умеешь подделывать документы?

– Ну ты спросил, – обиженно протянул Дюрер.

– Тоже мне, невинное созданье! Значит, я придумываю легенду, а ты стряпаешь соответствующую документацию.

– Похоже, мне придется все делать самому.

Дисмас ошалел от такой наглости:

– Сначала невинная крошка, теперь – мученик? Кто из нас двоих рискует больше? Давай так: я рисую плащаницу и сопроводительные бумажки, а ты едешь в Майнц и кладешь башку на плаху.

Дюрер фыркнул:

– Если уж Альбрехт готов выставлять напоказ лодку святого Петра, то к первоклассно исполненной плащанице у него навряд ли будут вопросы. Поэтому ты ничем не рискуешь, а вот мне предстоит огромный труд.

– Пятьдесят на пятьдесят.

– Семьдесят на тридцать.

– Тогда отбой. Я намерен продать душу дьяволу за достойную цену.

– Хорошо, – трагически простонал Нарс. – Ладно. Договорились. Мы все равно выкатим такой ценник, что Альбрехту придется взять еще одну ссуду у Фуггера. Предлагаю за это выпить. – Он наполнил кружки. – Говори тост.

– В первую очередь неплохо бы выпить за то, чтобы Господь простил нас, грешных.

– Честно говоря, это довольно упаднический тост.

– А как, по-твоему, Господь отнесется к нашей затее? Мы замышляем святотатство и жульничество.

– Пути Господни неисповедимы. А вдруг это часть Его замысла?

Дисмас вытаращил глаза:

– Надуть архиепископа, всучив ему фальшивый саван Христа? Часть замысла Господнего?

– А что такого? Альбрехт и сам дерьмо, и архиепископ из него дерьмовый. Одна только эта лодка его чего сто́ит! По-моему, вполне очевидно, что мы совершаем богоугодное дело.

– Ага, у меня вот-вот крылья прорежутся. Не пори ерунды, Нарс. Мы делаем это из самых низменных побуждений. Ради денег.

– Ну и что? Если тебя так мучает совесть, раздай свою половину нищим. Я свои денежки придержу. Кто сказал, что богоугодные дела делаются задаром?

Дисмас поднял кружку:

– За милость Божью, да пребудет она безграничной.

Выпили.

– Только без автопортретов, – предупредил Дисмас.

Дюрер закатил глаза.

– Нет-нет-нет, – сказал Дисмас, – не надо корчить рожи. Если на плащанице где-то окажется твое изображение, я не стану втюхивать ее архиепископу Майнцскому.

– За кого ты меня принимаешь?

– За талант первого порядка. И за нарциссиста на порядок выше.

– Выше первого порядка не бывает. Ты ничего не смыслишь в математике. Но ладно, договорились. Как будет благоугодно поставщику святынь при дворах Майнца и Виттенберга.