Собиратель миров

Саад: Во время каравана из Медины в Мекку. Я видел, как он чистил кинжал. А на следующее утро нашли мертвого паломника, заколотого.

Кади: Убийца!

Губернатор: Ты помогал ему?

Саад: Нет!

Губернатор: Но ты же никому не рассказал?

Саад: Я видел только окровавленный кинжал. Быть может, на него напали, быть может, это была честная борьба.

Шериф: Ты у него спрашивал?

Саад: У меня не было на это права.

Губернатор: Сколько он тебе заплатил?

Саад: Ничего. За что он должен был мне платить?

Губернатор: За твои услуги.

Саад: Я по своей воле помогал ему, несколько раз.

Губернатор: Еще хуже, предатель из убеждения.

Саад: Кого я предал?

Губернатор: Калифа и твою веру.

Саад: Я никого не предавал.

Губернатор: Ты лжешь.

Саад: Я никого не предавал.

Губернатор: Мы выбьем из тебя ложь. Уведите его.

* * * * *

Губернатор: Говорят, ты раскаялся и готов во всем признаться.

Кади: Давайте уж закончим.

Саад: Я помогал ему.

Губернатор: Чем?

Саад: Он задавал вопросы, я отвечал на них. Если я не знал ответа, то старался его разузнать.

Губернатор: О чем вопросы?

Саад: Обо всем. Он был очень любопытен.

Губернатор: Примеры, приводи примеры, пока мы не вернули тебе обратно боль.

Саад: О наших обычаях, наших привычках, о тайнах караванов и торговли.

Губернатор: Про оружие?

Саад: Да, оружие его очень интересовало.

Губернатор: Какое оружие?

Саад: Кинжалы с золотом.

Губернатор: Ты насмехаешься над нами.

Саад: Нет, поверьте мне. Старые кинжалы искусной работы очень-очень привлекали его.

Губернатор: Когда он с тобой заговорил?

Саад: Незадолго до того, как мы прибыли в Медину. Он стоял на страже, я проснулся рано. Он начал разговор.

Губернатор: Почему ты это сделал?

Саад: У меня не было причины.

Губернатор: Может, ты хотел отомстить?

Саад: Кому?

Губернатор: Нам всем.

Саад: И что же это за месть?

Губернатор: Но у тебя должен быть мотив, проклятый негр.

Саад: За деньги?

Губернатор: Точно, это были деньги…

Саад: Мои дела шли плохо…

Кади: Я с самого начала чувствовал, что ты продашь свою честь и верность тому, кто больше заплатит.

Губернатор: Видишь, сколько всего ты можешь рассказать нам при доброй воле.

Саад: У меня добрая воля.

Губернатор: Упоминал ли он, кто его послал?

Саад: Он никогда не говорил. Он ни разу не упоминал про Москву.

Губернатор: Москву? При чем тут Москва?

Саад: Я хотел сказать, те, кто послал его, он никогда не говорил о них.

Губернатор: Что! Он намекал тебе, что он — русский?

Саад: Нет, он был индийцем. Но раз он шпионил, то значит…

Губернатор: Для Москвы?

Саад: Нет, не для Москвы?

Губернатор: Скажи нам правду…

Саад: Но я же сказал, я подтвердил, что он шпион. Я не могу знать, чей шпион. Если не московский, то может, вице-короля?

Шериф: Он ничего не знает!

Губернатор: Что-что?

Шериф: Это очевидно, что он ничего не знает. Все рассказы — плод его фантазии.

Губернатор: Это правда? Да я прикажу содрать с тебя кожу, паршивый пес.

Саад: Это боль заставила меня.

Губернатор: Ты дважды обманул нас!

Саад: Как прикажете. Как прикажете.

Губернатор: Я хочу наконец-то узнать правду!

Кади: Шейх, правда — не глухая.

Губернатор: Вас это забавляет, так? Вы потешаетесь над нашими трудностями.

Кади: Найти правду, это трудность для всех нас, шейх. Для всех, и это деликатное дело никому из нас не приносит радости.

Шериф: Его признание бесполезно.

Кади: Это была хорошая выдумка, настоящее сочинение. Прямо мекканские откровения.

Губернатор: Что это значит?

Кади: Ах, я и забыл, что знание классиков теперь не требуется, чтобы занять высокий пост. Это значит, что его признание столь однобоко, что понять его могут лишь он сам и Бог.

Шериф: Время для молитвы зухр.

Кади: А этот человек?

Губернатор: А что с ним?

Кади: Я настаиваю, чтобы его помыли и выдали ему приличную одежду. Или он должен совершать молитву в таком виде? Мы не хотим же брать на себя вину!

Губернатор: Сомневаюсь, что он физически в состоянии читать молитву.

Кади: Пусть это он решает. Мы должны лишь убедиться, что он может молиться, если захочет.

* * * * *

Лаббайк, Аллахумма, лаббайк. Призывы повторялись днем и ночью, они были у всех на устах, они раздавались по каждому поводу и в каждом месте. Паломники приближались с ними к Большой мечети, с ними заходили к брадобрею, ими приветствовали знакомых на улице — лаббайк был звуком фанфары, звеневшим на больших и малых паломничествах, звуком, который освещал даже паузы. Но на восьмой день месяца зуль-хиджжа призывы гремели армейским маршем. Многие вышли из Мекки к горе Арафат, к вершине паломничества, где они будут стоять перед Богом, созерцая его присутствие, невзирая на жару и слабость.