Собиратель костей

А потом в «колодец» заглянул гигантский глаз – с ТОЙ стороны. Этот взгляд придавил меня к земле. Зрачок существа размерами в несколько миллионов световых лет рассматривал нас, будто микробов на стёклышке микроскопа. Впрочем, конечно же, не нас. Вероятно, вся наша Вселенная была для этого существа только изнанкой теннисного шарика, в котором Волшебный Фонарь Габриэля проделал дыру иглой своего луча.

И опять я не успел осознать до конца малость и случайность существования моего обманчиво устойчивого мирка. Хозяин направил луч ниже, превращая по пути летучих мышей в птеродактилей, а стаю гусей – в ведьм, которые спешили на шабаш. Они промелькнули слишком быстро.

С моим восприятием нечего было делать во всех этих зыбких мирах, скользящих рядом, словно изменчивые тени – с разной скоростью, – и в каждый момент времени либо навсегда обгоняющих нас, либо невозвратимо отстающих. Но их поток бесконечен – я совершенно убедился в этом, ощутил множественность нутром; этот прекрасный и зловещий рой рядом, готовый похитить и утащить с собой слабый человеческий разум, и все лишь потому, что я привык плыть в одной-единственной лодке по реке времени…

Луч вырвал из темноты следующую «жертву» преображения. Но, может быть, и не жертву, если даже я начинал видеть жизнь, законсервированную в мёртвой материи.

Мне казалось, что нашу карету я знал до мельчайших деталей, помнил слабый запах кожи, который хранил роскошный салон, нежное шуршание занавесок, мягкий звук, с которым открывалась дверца бара, скрип рессор и шероховатость каждой из тщательно отделанных поверхностей.

Однако сейчас передо мной возникло нечто совершенно другое, целый пейзаж под нездешней луной, похожий на гравюру. Слепая белая кляча тянула за собой кладбищенские дроги. Самое удивительное, что и лошадь с выпирающими рёбрами, и почерневшая телега ДВИГАЛИСЬ, смещались относительно белых крестов, замаячивших за ними. Кресты? Или стволы облетевших осин? Или виселицы?..

Не было времени разобраться в этом скользившем мимо видении, зато я очень хорошо разглядел лицо мертвеца, брошенного в телеге. Он лежал навзничь, его голова была свёрнута набок, и стеклянные глаза уставились прямо на меня. Слишком знакомое лицо, хоть и почерневшее, застывшее, обезображенное вывалившимся языком. Короче говоря, лицо человека, вынутого из петли.

На мгновение меня пронзила радость – это было похоже на удар ножа, обрывающий страдания. Удар милосердия…

Итак, что же я видел? Вернее, что ПРИОТКРЫЛОСЬ мне? Пройденная развилка судьбы, миновавшая угроза прошлого – или будущее? Или то, чего никогда не случится здесь, на этой земле? Незнакомая форма оракула Фебы[4]? Нет, я был не настолько наивен…

Казнённый висельник… Помните – «только стиль имеет значение»? А вся эта бессмысленная затея с волшебным фонарём была вполне в блестящем, но пустом стиле Габриэля. Беспощадные, красивые, убегающие от разума, однако больно царапающие сердце призраки. Иногда они издают вдобавок противоестественные звуки – как стоны или перестук костей внутри детской погремушки. Эти призраки казались ещё более жуткими от того, что любой другой на моем месте мог облечь их в плоть, скармливая им свой страх и свою надежду. (Тут голос хозяина вкрадчиво подсказывает: «Санчо и Двуликая – не в счёт. Эта парочка – мой личный бродячий цирк. Цирк, в котором никто, кроме меня, не смеётся. А если смеётся, то смех похож на рыдание. Ох уж эти людишки!..»)

Но у меня не осталось надежды, а что касается страха… Страх был словно моросящий дождь – вечный, вездесущий, ледяной (холод, ползущий за воротник, зябнущее тело, стынущие ноги, плохо сгибающиеся пальцы), – но, в конце концов, это всего лишь дождь. Он неизбежен, он намочит независимо от того, иду я или стою. Его надо переждать…

А Габриэль водил лучом своего Фонаря с маниакальной ухмылкой и чертовски напоминал сейчас мальчишку, дорвавшегося до любимой игрушки. Однако у меня было стойкое ощущение, что эта «игрушка» может запросто отправить на тот свет – кого угодно и что угодно. Трудно даже вообразить, что случится, если он направит луч, скажем, на меня. Не хотел бы я превратиться в… В кого? Вот это и пугало до смерти! И даже Двуликую я не хотел бы увидеть в истинном свете – независимо от того, предстала бы она тогда ангелом или самой Костлявой.

Все-таки проговорился – «в истинном свете». Истина… Кому нужна непрошеная истина, за которую не расплатился плотью или частицей души? И кому нужно брошенное в пыль откровение?

* * *

(И даже по ночам я не находил желаемого покоя. Тень Габриэля, жившая во мне, отлетала и воссоединялась с ним, забирая с собой и частицу меня самого. Это не было сновидениями, и это не было сомнамбулическими путешествиями. Скорее – пребыванием в двух местах одновременно.