Собаки-призраки

В одиночестве я съедаю на кухне холодный кусок пиццы и думаю, что с собаками-призраками надо кончать.

* * *

Звуки труб обрели ритм, словно они меня ждут. В сон не клонит. Я лежу в постели, пока не решаю, что вот теперь-то мама с папой точно уснули.

И я иду вниз. После настольной лампы в глазах пляшут фиолетовые пятна. Принцесса и Руби цокают когтями следом.

Я крадусь мимо папы. Он опять спит на кушетке, под любимым клетчатым пледом, угол которого Руби жевала ещё щенком. Наверно, собаки-призраки так и делают: обгладывают людей с краю, пока те не истреплются и не затрещат по швам.

Папа хрипло вздыхает и ворочается. Руби вдруг решает, что пора на двор, и хочет папу растолкать, но я успеваю поймать её за ошейник.

— Ш-ш-ш, — шепчу я ей.

Она глядит на меня сконфуженно. Затем Принцесса протискивается мимо неё в сторону подсобки, и мы двигаем за ней.

В подсобке жарко и душно. Огонёк на стиральной машине мигает, и её стеклянная круглая дверца походит на великанский чёрный глаз.

Я закрываю за собой дверь. Темень почти кромешная, только в окошечке под потолком светится полоска ночного летнего неба.

Угодив босой ногой в холодную лужицу на полу, я тихо ойкаю. Глаза привыкают к темноте, и я вижу среди теней две зелёные искры. Пёс-призрак стоит передо мной.

Я представлял его прозрачным, как эффект в компьютерной графике, но нет. Он очень плотен, самый настоящий пёс, немецкая овчарка с чёрно-бурой косматой шерстью. Он весь мокрый. Лужа на полу натекла с него. С него продолжают течь тонкие ручейки. Руби с Принцессой повизгивают, как щенята, и прячутся за меня, прижав уши. В сердце заползает ужас, и я щёлкаю выключателем. Но лампочка гаснет, на мгновение вспыхнув тускло-оранжево. Отметины на запястье вдруг обжигают, и, чтобы не закричать, я прикусываю язык.

В темноте есть другие силуэты, другие собаки-призраки, они толкутся в стенах, как одеяло вздувается. Силуэты разных размеров: вот морда терьера, вот такса. Они повсюду, они смотрят. Но значим лишь чёрный пёс.

Сердце колотит в рёбра, точно кулак. В ноздри заползает вонь канализации, мокрой псины. Слабенький пёсик, говорит запах. Сдайся, говорят глаза. Я хватаю Руби за загривок, но она скулит и пятится, она рычит, как сердитый щенок. Глаза чёрного пса — фары мчащейся на меня машины. Меня будто кто заставляет глотнуть. Рот наполняет грязная вода, вроде из унитаза, а с нею в голову лезут злые мысли чёрного пса. Они обо мне совсем не думают больше меня не любят возьму на кухне спички и немного согре…

Принцесса рычит и кидается на пса-призрака, целя в горло. Тут же летит в стену и, коротко взвыв от боли, смолкает. Позади меня тихо скулит Руби.

Грустить некогда. В голове проясняется, и я смотрю на пса, как тогда на мальчишку-бульдога. Пёс зло рокочет, подобно мотору, отчего дребезжат и стены, и пол. Но раздаётся ответный рык, и я не сразу понимаю, что вырвался он из моей груди.

Глаза вновь сверлят меня, но теперь я готов. На этот раз в чёрного пса проникаю я.

Холодно пить мокро прятаться хозяин без стаи жрать стая сильная сильная в темноте но холодно внутри тепло пусти внутрь…

На секунду мне его жалко. Потом я вспоминаю папу, молчание на кухне и Принцессу, и гнев возвращается, добавляя сил.

Я подхожу к нему и хватаю за шкирку. Шкура мокрая и жирная, но я держу его, будто его мамаша, встряхиваю, заглядываю в глаза. Вот он прижал уши, поджал хвост.

Пёс опрокидывается на спину и подставляет горло. Собаки в стенах вокруг нас воют, влажно и горько.

Я издаю тихий свист, и они выходят из стен и окружают меня — моя стая. Оставляя мокрые следы, мы идём по спящему дому. Принцессина кость под телевизором на полу, и я её подбираю.

Открыв дверь во двор, я бросаю кость что есть сил. Она взвивается в холодное утреннее небо, и за ней несётся лавина призрачных псов, в их беге — дикая радость. Я закрываю за ними дверь, и мне грустно.

И тут я вспоминаю о Принцессе.

В подсобке больше нет ничего особенного — просто душная комната с висящим сверху бельём. Только Принцесса неподвижно лежит рядом с лужей, ещё тёплая, но бездыханная. Руби толкает её носом и скулит.

* * *

Тем же утром мы хороним её в клумбе.

— Принцесса — хорошая собака, — говорит отец, опираясь на лопату. Он трёт лицо грязной рукой и обнимает меня. От него пахнет солнцем и потом. Он смотрит мне в глаза. — Запомни её, Саймон. Тогда она не уйдёт.

В его глазах, старых и мудрых, вдруг проглядывает что-то от неё. И я понимаю, что Собакин был неправ насчёт собак-призраков.

Мама плачет, хотя и старается слёзы сдержать, а папа неловко гладит её по спине. Мама вздрагивает, но не отстраняется.

— Можно опять посадить там цветы, наверно, — говорит она. — Ну, что вы. Давайте выпьем чаю, что ли.

Вместе мы сидим за кухонным столом, песочное печенье высохло, и крошки разлетаются повсюду, но мне всё равно.

А Руби играет во дворе.