Собаки, которых мы спасли. Нет места лучше дома

После того как я привел себя в порядок и вымыл пол, я обнаружил ее на диване в гостиной. Она лежала свернувшись калачиком, с таким видом, словно в ее жизни не было ни тревог, ни печалей. Чистая правда, кстати сказать.

Однако Лизу это отнюдь не умилило. Она не раз и не два ругала Бимера и Физз, убеждая их, что темно-зеленый диван – это наша собственность, а вовсе не их. В первые дни, когда мы только завели Физз, нереко случалось, что мы забывали запереть дверь в гостиную и заставали по возвращению трогательно спящего ротвейлера, уложившего лобастую голову на подлокотник с таким видом, словно она собиралась смотреть по телевизору воскресное шоу. Разумеется, мягкая ткань была вся в слюнях.

– Ой, неловко получилось, – было написано на виноватой заспанной черно-подпалой морде. Она виляла своими коротким хвостом, как бешеная, когда Лиза наклонялась, чтобы ее отчитать.

– И что ты тут делаешь, а, красотка? – возмущалась Лиза и отправляла Физз на собачью лежанку, которых по дому было разложено в изобилии. Но эти матрасики, очевидно, не соответствовали высоким стандартам нашего ротвейлера.

Мы знали, что заставить обоих афганцев уважать свое окружение будет очень непростой задачей. Приучить к порядку в доме двух бывших бродячих псов, которые до сих пор вели совершенно дикое существование в одном из самых суровых уголков планеты, не обещало быть легким делом. В глубине души я вообще сомневался, что это возможно.

Еще больше осложняло дело то, как их избаловали в карантине девочки, которые работали в питомнике, особенно Ребекка и Викки – обеим было лет по двадцать с небольшим, они обожали собак и свою работу. Они так сочувствовали нашим афганским беженцам, что старались всячески скрасить их полугодичное пребывание взаперти. В частности, они притащили по креслу каждому из псов, чтобы те могли там возлежать, как короли, и наблюдать за окружающим миром.

Как бы сильно нам ни хотелось, чтобы они вели себя, как подобает хорошо воспитанным западным собакам, мы понимали, что надо быть реалистами и не требовать от них слишком многого. Порой было слишком просто забыть, что они родом из совсем другого мира, в котором не существует ничего из того, что мы считаем неотъемлемыми признаками современной жизни.

Хотя Лиза вела себя так, словно Тали постоянно ее раздражала, я знал, что на самом деле Тали – несмотря на все свои повадки и мелкие шалости, – уже стала собакой Лизы. Почти с самого начала я не раз и не два заставал ее нянчившейся с этим маленьким отродьем кошмара. Тали полюбила сидеть рядом с Лизой (всегда в странной позе, с торчащей вверх задней лапой) в ожидании ласки и внимания, которые неизбежно выпадали на ее долю. И по совершенно непонятной мне причине Лиза начала называть Тали Забинтованным медведем. Понятия не имею почему.

Привычка Тали вздергивать заднюю лапу лишь подчеркивала тот факт, что мы ничего не знали о прошлом обеих собак.

Кое-что из того, что с ними приключилось, я знал. Но до того? До момента, пока я их не подобрал – как они жили? В скольких собачьих боях Наузаду пришлось принимать участие? Сколько пометов принесла Тали?

Думать об этом было невыносимо.

Все, что я знал о Наузаде, – это то, что его, скорее всего, отобрали и выращивали специально для собачьих боев. Пока я служил в Афганистане, я видел и других собак, которых специально для этой цели воспитывали. Обращались с ними просто чудовищно. Им всем самым грубым образом обрезали хвосты и уши, чтобы во время схватки противнику не за что было ухватиться зубами. Я видел бойцовых псов, которых привязывали к стене за шею тонкой, режущей, как лезвие, проволокой. Это было все равно, что побывать на другой планете. Совершенно чужая, чуждая нам культура.

Однако, помимо этого, я не знал ничего. По моим прикидкам, ему было лет пять или шесть, но я не мог сказать наверняка. С тем же успехом, могло быть девять или десять. Однако это все еще был очень красивый, гордый пес. Шерсть почти по всему телу у него была пегая, если не считать серо-белого пятна на морде и пучков белой шерсти, торчавших из коротко обрезанных ушей. У него были на удивление темные глаза и проницательный взгляд. Он как будто видел тебя насквозь, особенно когда чего-то пугался или настораживался. Я знал, что у нас уйдет немало времени на то, чтобы познакомиться с ним, как следует, изучить все его повадки и характер.

Первое, чему мы научились, это определять, в каком он настроении. Проще всего было наблюдать за его купированным хвостом. Если хвост стоял торчком и он им вилял, это означало, что он радуется. Просто торчащий хвост без виляния означал, что он чем-то недоволен, и следует быть поосторожнее. Когда он пугался, то прижимал хвост к заднице.

Больше всего меня беспокоило, когда он был напуган, потому что, как мне кажется, я понимал, что это означает. Хотя временами он выглядел очень злобным животным, в глубине души Наузад очень боялся и не понимал, что с ним происходит. Почти все, с чем он сейчас сталкивался, вызывало у него такую реакцию.