Собака-оракул

— Все эти допущения до поры до времени ничего не стоят, — сказал он. Вопрос сейчас не в том, кто совершил преступление, а в том, как оно было совершено. Можно отыскать сколько угодно людей и инструментов тоже булавок, ножниц, ланцетов. Но как человек проник в беседку? Как проникла в неб хотя бы булавка?

Во время этой тирады он задумчиво смотрел на потолок. Когда же он произнес последнюю фразу, его глаза внезапно сузились и заблестели, словно он увидал на потолке муху какой-нибудь необычайной породы.

— Ну-с, так что же вы обо всем этом скажете? — спросил Фьенн. — Вы человек опытный, что вы посоветуете?

— Боюсь, что мой совет в данный момент принесет вам мало пользы, вздохнул патер Браун. — Я ничего не могу посоветовать, не повидав места преступления и не познакомившись с тамошними жителями. В данный момент нужно, по-моему, продолжать следствие. Я думаю, ваш приятель из индийской полиции ведет его усиленным темпом. Надо бы мне поехать туда и посмотреть, как он справляется со своей ролью сыщика-любителя и что он вообще делает. Пока последите за ним вы. Может быть, тем временем там выяснилось что-нибудь новое.

Когда гости — двуногий и четвероногий — удалились, патер Браун взялся за перо и уселся за прерванный труд: он писал конспект лекции о новой энциклике. Тема эта была чрезвычайно серьезная и обширная, так что через два дня, когда в комнату вновь вбежал большой черный сеттер, патер Браун все еще был занят своим трудом. Собака бросилась к нему, охваченная возбуждением и восторгом. Хозяин ее, следовавший за ней, разделял ее возбуждение, но отнюдь не восторг. Его голубые глаза положительно вылезали из орбит, а узкое лицо было бледно.

— Вы посоветовали мне следить за тем, что делает Гарри Дрюс, — сказал он отрывисто и без всякого вступления. — Знаете, что он сделал?

Священник ничего не ответил, и молодой человек продолжал:

— Я вам скажу, что он сделал. Он покончил с собой.

Губы Брауна слабо дрогнули, и он произнес несколько слов, не имеющих никакого житейского значения и никак не связанных с нашим повествованием.

— Вы мне иногда внушаете суеверный ужас, — сказал Фьенн. — Неужели вы этого ждали?

— Я полагал, что это возможно. Потому я и просил вас последить за ним. Я надеялся, что вы не опоздаете.

— Я первый нашел его, — хрипло сказал Фьенн. — Это было самое ужасное и самое жуткое зрелище, какое я видел за всю мою жизнь. Когда я приехал в поместье и вновь пошел по аллее старого сада, я сразу понял, что в поместье случилось еще что то страшное, кроме убийства полковника Дрюса. Цветы все еще громоздились голубыми купами по обе стороны черного входа в старую серую беседку. Но мне эти голубые цветы казались голубыми бесами, пляшущими у входа в адские врата. Я поглядел по сторонам — все, казалось, было на месте, но в моей душе поднималось какое-то странное чувство: мне чудилось, очертания неба изменились. И вдруг я увидел, что случилось. За изгородью сада на фоне моря всегда виднелась Скала Судьбы. И вот Скала Судьбы исчезла!

Патер Браун поднял голову в слушал с напряженным вниманием.

— На меня это произвело такое впечатление, словно гора снялась с места и вышла из пейзажа, словно луна упала с неба, хотя я знал, что эту скалу можно было опрокинуть самым слабым толчком. Меня охватило какое-то безумие; я помчался по аллее, как ветер, и прорвался сквозь изгородь, точно это была паутина. Эта изгородь и в самом деле была очень хрупкой, хотя она содержалась в таком идеальном порядке, что вполне заменяла стену. Когда я прибежал на берег, я увидел, что гора свалилась со своего пьедестала, и бедный Гарри Дрюс лежал, раздавленный ею. Одной рукой он обнимал скалу, словно он сам опрокинул ее на себя. А на желтом прибрежном песке он начертил перед смертью огромными пляшущими буквами: «Скала Судьбы да падет на безумца!»

— Всему виной завещание полковника, — заметил патер Браун. — Этот юноша сделал все, чтобы извлечь выгоду из недовольства полковника Дональдом — в особенности в тот день, когда полковник вызвал его одновременно со стряпчим и так тепло приветствовал его. У него не было выхода. Он потерял службу в полиции; проигрался дотла в Монте-Карло. И убил себя, когда понял, что убил своего дядю бесцельно.

— Подождите минуту! — крикнул Фьенн. — Я не поспеваю за вами.

— Кстати, о завещании, — спокойно продолжал патер Браун. — Пока мы не перешли: к более серьезным вещам, я объясню вам! недоразумение с фамилией доктора. Все: это очень просто. Я, кажется, уже где-то слыхал обе его фамилии. Этот доктор — французский дворянин, маркиз де Вийон, но, кроме того, он ярый республиканец; он отрекся от своего титула и переменим фамилию. «Ваш гражданин Рикетти[1] на десять дней поверг в изумление всю Европу».

— Что это значит? — недоуменно спросил молодой человек.