Собака Баскервилей

– Я думаю, что в самом ближайшем будущем многое выяснится. Дело на редкость трудное и запутанное. Для меня некоторые пункты до сих пор покрыты мраком. Но он рассеется, непременно рассеется.

– Ватсон, вероятно, уже рассказывал вам о том, что мы слышали на болотах. Так что это не пустое суеверие. Мне в своё время приходилось иметь дело с собаками, и тут меня не проведёшь – собачий вой нельзя не узнать. Если вам удастся надеть намордник на этого пса и посадить его на цепь, то я буду считать вас величайшим сыщиком в мире.

– Будет он и в наморднике, будет и на цепи, только помогите мне.

– Я сделаю всё, что вы прикажете.

– Прекрасно! Но я потребую слепого повиновения, без всяких «зачем» и «почему».

– Как вам будет угодно.

– Если вы соглашаетесь на это, тогда мы разрешим нашу задачу. Я не сомневаюсь, что…

Холмс осёкся на полуслове и устремил пристальный взгляд куда-то поверх моей головы. Лампа светила ему прямо в лицо – неподвижное, застывшее, словно лицо классической статуи. Оно было олицетворением тревоги и насторожённости.

– Что случилось? – в один голос воскликнули мы с сэром Генри.

Холмс перевёл взгляд на нас, и я почувствовал, что он старается подавить своё волнение. Его лицо по-прежнему ничего не выражало, но глаза светились торжеством.

– Простите меня, но я не мог сдержать свой восторг, – сказал он, показывая на портреты, висевшие на противоположной стене. – Ватсон утверждает, что я ничего не смыслю в живописи, но это в нём говорит чувство соперничества, так как мы расходимся в своих оценках произведений искусства. А портреты на самом деле великолепные.

– Рад слышать, – сказал сэр Генри, с удивлением глядя на моего друга. – Я в картинах мало что понимаю. Вот лошадь или бычок – другое дело. Но кто бы мог подумать, что у вас есть время интересоваться искусством!

– Не беспокойтесь, хорошую вещь я всегда замечу. Бьюсь об заклад, что вон та дама в голубом шёлковом платье – кисти Неллера. А толстый джентльмен в парике, безусловно, написан Рейнольдсом. Это, вероятно, фамильные портреты?

– Да, все до единого.

– И вы знаете их по именам?

– Бэрримор долго натаскивал меня по этому предмету, и я, кажется, могу ответить свой урок без запинки.

– Кто этот джентльмен с подзорной трубой?

– Это контр-адмирал Баскервиль, служивший в Вест-Индии. А вон тот, в синем сюртуке и со свитком в руках, сэр Вильям Баскервиль, председатель комиссий Палаты общин при Питте [3].

– А этот кавалер напротив меня, в чёрном бархатном камзоле с кружевами?

– О! С ним вы должны познакомиться поближе. Это и есть виновник всех бед – злодей Хьюго, положивший начало легенде о собаке Баскервилей. Мы его, вероятно, не скоро забудем.

Я смотрел на портрет с интересом и некоторым недоумением.

– Боже мой! – сказал Холмс. – А ведь по виду он такой спокойный, тихонький. Правда, в глазах есть что-то бесовское. Но я представлял себе вашего Хьюго эдаким дюжим молодцом с разбойничьей физиономией.

– Портрет подлинный, в этом не может быть ни малейших сомнений. Сзади на полотне написаны его имя и дата – тысяча шестьсот сорок седьмой год.

Весь остальной вечер Холмс говорил мало, но портрет беспутного Хьюго словно приковал его к себе, и за ужином он почти не отрывал от него глаз. Однако ход мыслей моего друга стал ясен мне только тогда, когда сэр Генри ушёл к себе. Холмс захватил свечу со своего ночного столика и, вернувшись вместе со мной в пиршественный зал, поднёс её к потемневшему от времени портрету.

– Вы ничего особенного не замечаете?

Я долго рассматривал широкополую шляпу с плюмажем, белый кружевной воротник и длинные локоны, обрамляющие суровое узкое лицо. Это лицо никто не упрекнул бы ни в грубости черт, ни в жестокости выражения, но в поджатых тонких губах, в холодном, непреклонном взгляде было что-то чёрствое, строгое, чопорное.

– Он никого вам не напоминает?

– В нижней части лица есть что-то общее с сэром Генри.

– Да, пожалуй, чуть-чуть есть. Но подождите минутку!

Он встал на стул и, держа свечку в левой руке, прикрыл согнутой правой широкополую шляпу и длинные локоны.

– Силы небесные! – воскликнул я вне себя от изумления.

С полотна на меня смотрело лицо Стэплтона.

– Ага! Разглядели? Мои-то глаза привыкли отделять самое лицо от того, что его обрамляет. Умение проникать взором за маскировку – основное качество сыщика.

– Поразительно! Как будто его портрет!

– Да, любопытный пример возврата к прошлому и в физическом, и в духовном отношении. Вот так начнёшь изучать фамильные портреты и, пожалуй, уверуешь в переселение душ. Он тоже Баскервиль, это совершенно очевидно.

– И метит в наследники.

– Безусловно. Этот случайно попавшийся мне на глаза портрет помог нам восполнить один из самых трудных пробелов. Теперь мы его поймали, Ватсон, теперь мы его поймали! И клянусь вам, завтра к ночи он будет биться в наших сетях, как бьются его бабочки под сачком. Булавка, пробка, ярлычок – и коллекция на Бейкер-стрит пополнится ещё одним экземпляром.